МЕНЯЮЩИЕСЯ МУЖЧИНЫ В ИЗМЕНЯЮЩЕМСЯ МИРЕ

МЕНЯЮЩИЕСЯ МУЖЧИНЫ В ИЗМЕНЯЮЩЕМСЯ МИРЕ

 

И. С. Кон

доктор философских наук, профессор, академик Российской академии образования

 

План 1 лекции

 

1.    «Кризис маскулинности» и мужские движения.

Специфические факторы мужской общественной жизни. «Национальная Организация для меняющихся мужчин». Социалистический мужской феминизм. Консервативно-охранительные мужские движения.

2.    Мужские исследования и парадигмы маскулинности.

Три значения категории «маскулинность». Четыре парадигмы маскулинности: биологическая, психоаналитическая, социально-психологическая и пост-модернистская. Маскулинность и мужские роли. От мужских ролей к гендерным идентичностям.

 

1. «Кризис маскулинности» и мужские движения

Одна из особенностей современного этапа гендерных исследований состоит в том, что их объектом, наряду с женщинами, все чаще становятся также мужчины. Этот сдвиг имеет свои интеллектуальные и социально-политические предпосылки.

Начиная с 1970-х гг., сначала на Западе, а затем и в СССР стали много говорить и писать о том, что традиционный мужской стиль жизни, а, возможно, и сами психологические свойства мужчины не соответствуют современным социальным условиям и что мужчинам приходится платить за свое господствующее положение слишком большую цену. Однако причины этого «кризиса маскулинности» и возможные пути его преодоления трактуются по-разному и даже противоположно.

Одни авторы усматривают проблему в том, что мужчины как гендерный класс или социальная группа отстают от требований времени, их установки, деятельность и особенно групповое самосознание, представления о том, каким может и должен быть мужчина, не соответствуют изменившимся социальным условиям и подлежат радикальному изменению и перестройке. То есть мужчины должны смотреть и двигаться вперед. Другие авторы, наоборот, видят в социальных процессах, расшатывающих мужскую гегемонию, угрозу вековечным «естественным» устоям человеческой цивилизации и призывают мужчин как традиционных защитников стабильности и порядка положить конец этой деградации и вернуть общество назад, в спокойное и надежное прошлое.

Сами по себе эти споры не уникальны. Поскольку мужчины были господствующей силой общества, по крайней мере - его публичной сферы, нормативный канон маскулинности и образ «настоящего мужчины», как и все прочие фундаментальные ценно­сти - «настоящая дружба», «вечная любовь» и т.п., всегда идеализировались и проецировались в прошлое.

В периоды быстрых исторических перемен, когда прежние формы гендерных отношений власти становились неадекватными, эти ностальгические чувства становились особенно сильными, идеологи начинали писать о феминизации мужчин и исчезновении «настоящей мужественности». Философы и писатели классической Греции восхищались мужеством героев гомеровской эпохи. Римляне времен Империи скорбели об утрате добродетелей республиканского Рима. Англичане эпохи Реставрации и французы периода Регентства сетовали на упадок мужской доблести раннего средневековья. Немцы начала ХХ в. умилялись мужской дружбе эпохи романтизма и средневековым мужским союзам.

В последней трети ХХ в. исторический кризис привычного гендерного порядка стал вызывать растущую озабоченность и недовольство как мужчин, так и женщин. Если в ХIХ в. в европей­ском общественном сознании появился так называемый женский вопрос, то теперь можно говорить о появлении особого «мужского вопроса».

Появление организованного и идеологически оформленного женского движения воспринимается мужчинами одновременно как угроза, интеллектуальный вызов и пример для подражания, порождая потребность защищать свои собственные групповые интересы. Но каковы эти интересы и от кого их нужно защищать? Состоит ли проблема в том, что женщины присваивают традиционные мужские социальные привилегии? Или в том, что они становятся похожими на мужчин и начинают успешно конкурировать с ними? Или в том, что сами мужчины потеряли или боятся потерять какие-то ценные качества? Или что мужчинам стало тесно и неуютно в привычной исторической коже? Формулировка вопроса во многом предопределяет варианты ответа.

По словам американского социолога Майкла Месснера1, существуют три специфических фактора мужской общественной   жизни.

Во-первых, мужчины как группа пользуются институциональными привилегиями за счет женщин как группы. Во-вторых, за узкие определения маскулинности, обещающие им высокий статус и привилегии, мужчины расплачиваются поверхностными межличностными отношениями, плохим здоровьем и преждевременной смертью. В-третьих, неравенство в распределении плодов патриархата распространяется не только на женщин, но и на мужчин: гегемонистская маскулинность белых гетеросексуальных мужчин среднего и высшего класса конструируется в противовес не только фемининностям, но и подчиненным (расовым, сексуальным и классовым) маскулинностям.

Осознание взаимосвязи этих факторов пришло не сразу. Первое «Мужское освободительное движение» (The Men’s Liberation) зародилось в США в 1970 г. в русле либеральной идеологии. Его организационным центром в 1970-80-х гг. была «Национальная Организация для меняющихся мужчин», которую в 1991 г. сменила «Национальная организация мужчин против сексизма» (The National Organization for Men Against Sexism - NOMAS).

Главный источник всех мужских проблем и трудностей идеологи движения усматривали в ограниченности мужской половой роли и соответствующей ей психологии, доказывая, что от сексистских стереотипов страдают не только женщины, но и сами мужчины: «Мужское освобождение, - писал в 1970 г. Джек Сойер, - стремится помочь разрушить полоролевые стереотипы, рассматривающие «мужское бытие» и «женское бытие» как статусы, которые должны быть достигнуты с помощью соответствующего поведения… Мужчины не могут ни свободно играть, ни свободно плакать, ни быть нежными, ни проявлять слабость, потому что эти свойства «фемининные», а не «маскулинные». Более полное понятие о человеке признает всех мужчин и женщины потенциально сильными и слабыми, активными и пассивными, эти человеческие свойства не принадлежат исключительно одному полу».

Авторы мужских бестселлеров 1970-х гг. Уоррен Фаррелл, Марк Фейген Фасто, Роберт Брэннон и другие доказывали, что для устранения мужских трудностей необходимо прежде всего изменить социализацию мальчиков, образно говоря - позволить им плакать (они еще не знали, что плачущий большевик Рыжков все равно останется большевиком).

Поскольку большинство этих людей были психологами и выходцами из среднего класса, социальная структура и связанное с ней гендерное неравенство и особенно неравенство в положении разных категорий мужчин оставалось в тени, а призывы к «изменению маскулинности» сводились к аргументации в пользу более широкого выбора стилей жизни, расширения круга приемлемых эмоциональных проявлений и возможностей большей самоактуализация для мужчин. Исключением был социальный психолог Джозеф Плек, который связывал мужские психологические качества с борьбой за власть и ее удержание.

Акцент на индивидуальных качествах, а не на социальной стратификации и гендерном порядке, означал отрицание или недооценку реальных мужских привилегий и сведение всей проблемы к такому воспитанию, которое позволило бы мужчинам гармоничнее сочетать в себе инструментальные и экспрессивные роли, как они были описаны Талкоттом Парсонсом.

Тем не менее, это было демократическое движение. В официальной декларации NOMAS (1991) подчеркивается, что «мужчины могут жить более счастливой и полноценной жизнью, бросив вызов старомодным правилам маскулинности, предполагающим принцип мужского верховенства». Три главных принципа организации - положительное отношение к мужчинам, поддержка феминистского движения и защита прав геев.

«Традиционная маскулинность включает много положительных черт, которыми мы гордимся и в которых черпаем силу, но она содержит также качества, которые ограничивают нас и причиняют нам вред. Мы всячески поддерживаем мужчин, борющихся с проблемами традиционной маскулинности. Как организация для меняющихся мужчин, мы заботимся о мужчинах и особенно озабочены мужскими проблемами, также как и трудными вопросами, с которыми сталкивается большинство мужчин» 2.

Социальное освобождение и самоизменение мужчин возможны только совместно с женщинами. Гендерная стратификация - это система мужского верховенства, когда мужчины как группа угнетают женщин; изнасилование и другие формы сексуального насилия - лишь крайние формы выражения этого угнетения. Речь идет не просто о защите мужчин, а о борьбе против социального неравенства и гендерных привилегий во всех сферах жизни, включая сексуальность. Совершенно закономерно, что это движение тесно связано с феминизмом, его идеологи и активисты называют себя феминистами или профеминистами. Ключевыми фигурами этого течения стали социологи Майкл Киммел (США) и Роберт Коннелл (Австралия)

Особую разновидность его, скорее интеллекутальную, чем политическую, образует социалистический мужской феминизм, находящийся под сильным влияние марксистского структурализма. В отличие от либерального мужского феминизма, концентрирующего внимание преимущественно на психологических и особенно психосексуальных трудностях мужского бытия, эта группа придает больше значения классовому неравенству, политическим институтам и отношениям власти.

Однако политика, пафос которой направлен на отмену привилегированного положения мужчин, не может мобилизовать под свои знамена широкие мужские массы. Хотя идеи «мужского освобождения» получили довольно широкое распространение в США, Англии и особенно в Австралии, серьезной политической силой это движение не стало. Мужские организации этого типа многочисленны, но малочисленны, представлены в них преимущественно мужчины среднего класса с университетским образованием и леволиберальными взглядами.

По своему характеру, это, как правило, «мягкие» мужчины, чей телесный и психический облик порой не отвечает стереотипному образу «настоящего мужчины» - сильного и агрессивного мачо. Мнение, что это преимущественно геи, не соответствует истине (геи и бисексуалы составляют по разным подсчетам от 10 до 30% ). Однако интерес к мужским проблемам часто стимулируется личными трудностями (отсутствие отца, непопулярность среди мальчиков в классе, неудачный брак, трудности отцовства и т.п.) Для многих из этих мужчин общественно-политическая деятельность психологически компенсаторна.

Среди обычных мужчин интерес к проблемам маскулинности невысок. В некоторых университетах США уже больше десяти лет преподается курс «Мужчины и маскулинность». Казалось бы, он должен интересовать юношей. Но 80 - 90% его слушателей - женщины, а среди немногих мужчин преобладают представители этнических и / или сексуальных меньшинств. Причина этого не в том, что молодые мужчины не имеют проблем (книги на эти темы хорошо раскупаются), а в том, что они стесняются признаться в этом.

Значительно более массовыми являются правые, консервативно-охранительные мужские движения, направленные на сохранение и возрождение ускользающих мужских привилегий. В противоположность либералам и феминистам, идеологи американского «Движения за права мужчин» (The Men’s Rights Movement) Уоррен Фаррел, Херб Голдберг и другие, видят главную опасность для мужчин в феминизме и растущем влиянии женщин.

Сначала Фаррел был одним из самых рьяных защитников «мужского освобождения», но затем резко изменил позицию. По его мнению, «сексизм» и «мужское господство» - не более, чем мифы, придуманные агрессивными женщинами в целях унижения и дискриминации мужчин. Никакой «мужской власти» в США не существует. «Иметь власть - не значит зарабатывать деньги, чтобы их тратил кто-то другой, и раньше умереть, чтобы другие получили от этого выгоду»3. И на работе и в семье современные мужчины угнетены больше, чем женщины, которым всюду даются преимущества. Под видом борьбы против сексуального приставания и насилия женщины блокируют мужскую сексуальность, в семье американские мужчины бессильны, при разводе отцы теряют право на собственных детей и т.д. Спасти мужчин может только организованная самозащита, чем и занимаются многочисленные союзы и ассоциации - «Коалиция для свободных мужчин», «Национальный конгресс для мужчин», «Мужские права» и т.п Особенно популярна среди мужчин идея защиты прав отцов вообще и одиноких отцов в особенности.

Важную роль в обосновании и возрождении идеи сильной маскулинности играет протестантский фундаментализм. Еще в начале ХХ в. в США и Англии получили распространение принципы «мускулистого христианства», стремящегося спасти заблудшие мужские души от губительной для них феминизации и изображающего Христа не мягким и нежным, а сильным и мускулистым. На волне неоконсерватизма 1980-х гг. эта идеология получила новые стимулы.

Возникшее в начале 1990-х годов по инициативе бывшего футбольного тренера Колорадского университета Билла МакАртни движение «Верных слову» (Promise Keepers) воинственно выступает против «феминизации» и «гомосексуализации» общества. Мужскую агрессивность, которую либеральные теоретики хотели бы искоренить, «Верные слову» считают естественной и неизбежной, все дело в том, как и куда ее направить. В их идеологии нет явной мизогинии, но они утверждают, что коль скоро именно мужчина создан по образу и подобию Бога, он тем самым раз и навсегда поставлен выше женщины. Принцип женского равноправия подрывает традиционные семейные ценности и дезорганизует общество. Мужчина всюду и везде должен быть главой, ведущим, его сущность и призвание - быть ответственным лидером.

Сторонники этого массового движения осуждают пьянство, наркоманию и сексуальное насилие, призывают мужчин «вернуться домой», быть верными мужьями, способными работниками и надежными кормильцами, заботливыми отцами и «христианскими джентльменами»: «Держи свое слово, данное жене и детям, будь человеком слова!».

Защитой семейных ценностей это консервативное движение привлекает к себе симпатии не только мужчин, но и многих женщин. В его первом митинге в 1990 г. участвовали лишь 72 человека, а в 1995 г. его приверженцами считали себя уже свыше 600 тысяч мужчин в 13 городах США! Однако главный лозунг движения - полный назад! - совершенно утопичен.

Следует иметь в виду, что политико-идеологические позиции некоторых мужских движений неоднозначны, их не всегда можно разделить на «правых» и «левых». Особенно сложно в этом плане зародившееся в 1980-х гг. так называемое мифопоэтическое движение. Оно началось с того, что многие, преимущественно белые, гетеросексуальные и хорошо образованные американцы среднего класса стали посещать собрания и лекции, где обсуждались мужские проблемы. Эти собрания и митинги не только позволяли мужчинам общаться друг с другом, но и имели психотерапевтическую ценность, давая людям возможность выговориться, преодолеть привычную скованность и обменяться опытом по преодолению типичных мужских трудностей.

Своеобразным манифестом этих мужчин стала разошедшаяся огромным тиражом (свыше 500 тысяч экземпляров в твердой обложке) книга поэта Роберта Блая «Железный Джон» (1990)4. По мнению Блая и его единомышленников, главная задача современности - направить мужчин на путь духовного поиска, чтобы помочь им восстановить утерянные ими базовые мужские ценности. Во всех древних обществах существовали особые ритуалы и инициации, посредством которых взрослые мужчины помогали мальчикам-подросткам утвердиться в их глубинной, естественной маскулинности. Городское индустриальное общество разорвало связи между разными поколениями мужчин, заменив их отчужденными, соревновательными, бюрократическими отношениями, и тем самым оторвало мужчин друг от друга и от их собственной мужской сущности. (Сходные идеи развивали некоторые немецкие мыслители в начале ХХ в.). Место здоровых мужских ритуалов занимает, с одной стороны, разрушительная, агрессивная гипер-маскулинность уличных шаек, а с другой - размягчающая и убивающая мужской потенциал женственность.

Блай и его последователи красочно описывают эмоциональную бедность и ущербность современных мужских взаимоотношений, будь то отношения сыновей с отцами или отношения между мужчинами на работе и в быту, и мечтают восстановить традиции древнего мужского братства и межпоколенного наставничества. Многие из этих людей политически не реакционны, но для них характерны иррационализм и антиинтеллектуализм, а их положительный идеал «нового мужчины» весьма расплывчат.

Говоря о реально существующих и всем знакомых вещах, мифопоэтическая идеология обладает большой эмоциональной притягательностью. Однако она произвольно истолковывает данные мифологии и антропологии, не видит конкретных социальных причин описываемых ею процессов, рассуждает о мужчинах вообще, как о едином типе, и абсолютизирует различия между мужчинами и женщинами. Ее главная философская база - полумистическое учение К. Г. Юнга, в частности, разграничение мужского духа (анимус) и женской души ( анима).

При всех своих различиях, мужские движения не представляют реальной и организованной политической силы. В спорах о кризисе маскулинности больше эмоций и идеологии, чем спокойной рефлексии. Социально активные мужчины находят себе другие каналы самореализации, а остальным эти вопросы безразличны. Тем более, что прикладные аспекты темы - мужское здоровье, сексуальность, педагогика отцовства и т.п. - широко освещаются в коммерческих изданиях и средствах массовой информации.

Тем не менее мужские движения способствовали вычленению ряда специфических мужских проблем и уточнению категориального аппарата гендерных исследований.

2. Мужские исследования
и парадигмы маскулинности

До середины 1980-х гг. мужским проблемам посвящались преимущественно популярные книги и исследования медико-биологического характера. Затем количество публикаций стало расти в геометрической прогрессии, захватывая все новые темы и отрасли знания. Появились многочисленные серийные публикации, некоторые хрестоматии стали бестселлерами. Например, хрестоматия Майкла Киммеля и Майкла Месснера «Мужские жизни» (Men’s Lives) с 1989 по 1998 гг. переиздавалась массовым тиражом четыре раза. Наиболее полная библиография литературы о мужчинах и маскулинности, составленная и регулярно переиздающаяся Майклом Футом (Австралия) состоит из 50 разделов и насчитывает больше 3000 названий5.

Американская Ассоциация по изучению мужчин (The American Men’s Studies Association - AMSA) объединяет мужчин и женщин, занятых преподаванием, исследованиями и клинической практикой в сфере мужских исследований и работы с мужчинами. Ее цель - путем изучения мужских жизненных опытов как «социо-историко-культурных конструктов» «способствовать критическому обсуждению вопросов, касающихся мужчин и маскулинностей и распространять знания о мужских жизнях среди широкой публики».

Как грибы, растут специальные журналы о мужчинах и для мужчин. В Австралии это XY: Men, sex, politics (с 1990 г), Certified Male (с 1995) и Journal of Interdisciplinary Gender Studies (c 1996), в Англии - Achilles Heel и Working With Men, в США - The Journal of Men’s Studies (c 1992) и др. Самый авторитетный международный междисциплинарный научный журнал «Men and Masculinities» (главный редактор Майкл Киммел) издается издательством Sage с 1998 г.

Эти издания содержат массу новой интересной информации о разных сторонах и аспектах мужского бытия. Однако соотношение понятий «мужcкая жизнь» и «маскулинность» остается спорным. Под «мужскими исследованиями» обычно понимают предметную область знания, охватывающую все то, что касается мужчин, включая биологию мужского тела, мужское здоровье и т.п.. Этот мужской аналог феминологии (но не гинекологии) можно было бы назвать социальной андрологией. Маскулинность же чаще трактуется как особая социальная идентичность, которая существует исключительно в определенном социуме и изменяется вместе с ним.

Как и другие гендерные категории, «маскулинность»* не имеет однозначного определения. У нее, по крайней мере, три разных значения.

1. Маскулинность как дескриптивная, описательная категория обозначает совокупность поведенческих и психических черт, свойств и особенностей, объективно присущих мужчинам, в отличие от женщин.

2. Маскулинность как аскриптивная категория обозначает один из элементов символической культуры общества, совокупность социальных представлений, установок и верований о том, чем является мужчина, какие качества ему приписываются.

3. Маскулинность как прескриптивная категория - это система предписаний, имеющих в виду не среднестатистического, а идеального «настоящего» мужчину, это нормативный эталон мужчинности.

Но индивидуальные свойства, стереотипы массового сознания и социальные нормы, как и наши представления о.реальном, желательном и должном, никогда не совпадают,. Поэтому существуют не только разные каноны маскулинности, но и разные парадигмы ее изучения, которые кажутся взаимоисключающими, но фактически являются взаимодополнительными. Тем более, что они реализуются разными научными дисциплинами.

В современной науке существуют 4 главные парадигмы маскулинности: биологическая, психоаналитическая, социально-психологическая и пост-модернистская. Первые две парадигмы являются эссенциалистскими, молчаливо подразумевая, что важнейшие свойства, отличающие мужчин от женщин, являются объективной данностью, культура только оформляет и регулирует их проявления. Вторые две парадигмы - конструктивистские, они считают маскулинность продуктом культуры и общественных отношений, которые навязывают индивидам соответствующие представления и образы.

Биолого-эволюционный подход. Трактовка маскулинности как совокупности природных качеств, отличающих мужчин (самцов) от женщин (самок), исторически является древнейшей. Ее формулировку можно обнаружить уже у древнегреческого историка Ксенофонта, по словам которого «природу обоих полов с самого рождения… бог приспособил: природу женщины для домашних трудов и забот, а природу мужчины для внешних. Тело и душу мужчины он устроил так, что он более способен переносить холод и жар, путешествия и военные походы, поэтому он назначил ему труды вне дома.» Поэтому «женщине приличнее сидеть дома, чем находиться вне его, а мужчине более стыдно сидеть дома, чем заботиться о внешних делах» (Ксенофонт. Домострой, УП, 22-23, 30-310).

Современная эволюционная биология и социобиология, разумеется, не говорят о «предназначении» мужчин и женщин, однако они констатируют наличие устойчивых кросскультурных и  кроссвидовых полодиморфических особенностей мужского и женского поведения и пытаются дать им функциональное объяснение.

Согласно теории московского ученого В. А. Геодакяна, процесс самовоспроизводства любой биологической системы включает в себя две противоположные тенденции: наследственность - консервативный фактор, стремящийся сохранить неизменными у потомства все родительские признаки, и изменчивость, благодаря которой возникают новые признаки. Самки олицетворяют как бы постоянную «память», а самцы-оперативную, временную «память» вида. Поток информации от среды, связанный с изменением внешних условий, сначала воспринимают самцы, которые теснее связаны с условиями внешней среды. Лишь после отсеивания устойчивых сдвигов от временных, случайных, генетическая информация попадает внутрь защищенного самцами устойчивого «инерционного ядра» популяции, представленного самками.

Согласно эволюционной теории пола, норма реакции женских особей, т. е. их адаптивность (пластичность) в онтогенезе по всем признакам несколько шире, чем мужских. Один и тот же вредный фактор среды модифицирует фено­тип самок, не затрагивая их генотипа, тогда как у самцов он разрушает не только фенотип, но и ге­нотип. Например, при наступлении ледникового периода широкая норма реакции самок у далеких наших предков позволяла им «делать» гуще шерсть или толще подкожный жир и выжить. Узкая норма реакции самцов этого не позволяла, поэтому из них выживали и передавали свои гены потомкам только самые генотипически «лохматые» и «жирные». С появлением культуры (огня, шубы, жилища) наряду с ними выживали и добивались успеха у самок еще и «изобретатели» этой культуры. То есть культура (шуба) выполняет роль фенотипа (шерсти).

Вследствие разной нормы реакции у женщин выше обучаемость, воспитуемость, конформность, а у мужчин - находчивость, сообразительность, изобретательность (поиск). Поэтому новые задачи, которые решаются впервые, но их можно решить кое-как (максимальные требования к новизне и минимальные - к совершенству), лучше решают мужчины, а знакомые задачи (минимум новизны, максимум совершенства), наоборот, - женщины.

В гендерологии, находящейся под сильным влиянием феминизма и социального конструктивизма, биолого-эволюционная парадигма непопулярна. Ее считают редукционистской (сложные и разнообразные формы маскулинности сводятся к универсальному биологическому императиву), сексистской (гендерные свойства редуцируются к половым), антиисторической (гендерные свойства выглядят везде и всюду более или менее одинаковыми) и политически консервативной (она часто используется для идеологиче­ского обоснования и оправдания гендерного неравенства и мужского господства).

Однако эта критика справедлива только отчасти. Хотя гендерное разделение труда и других социальных функций не вытекает само собой из полового диморфизма, эти явления взаимосвязаны. Тот факт, что индивидуальные различия между мужчинами больше, чем межполовые, не исключает наличия некоторых более или менее общих черт, характеризующих мужчин как популяцию. Эти свойства проявляются в структуре заболеваемости, смертности, специфических факторах риска и т.п. и отражаются в стереотипах маскулинности, элементы которых имеют кросскультурную и даже межвидовую валидность. Некоторые аспекты мужского поведения, начиная с повышенной ( по сравнению с женщинами) агрессивности и склонности выстраивать иерархические отношения господства и подчинения и кончая фаллической символикой, уходят своими корнями в поведение наших животных предков и связаны с теми же самыми психофизиологическими автоматизмами. Человек как биологический вид homo sapiens не может полностью освободиться от своего животного наследия.

Поведенческие науки, этология и психология не могут не учитывать эти факты, при всей сложности их интерпретации. Знаменитый американский психолог, ведущий мировой эксперт по психологии половых различий Элинор Маккоби подчеркивает в своей последней книге6, что их объяснение включает в себя биологический компонент. Многие черты поведении мальчиков воспроизводят то, что характерно для приматов: половая сегрегация в играх разнополых детенышей, разный стиль игровой активно-
сти - у самцов гораздо больше силовых игр и показной, а иногда и реальной, агрессии, асимметричность отношений со взрослыми - молодые самцы как группа отделяются от взрослых раньше и полнее,. чем самки, а также проявляют меньше интереса в детенышам и реже взаимодействуют с ними. Некоторые особенности поведения мальчиков, хотя и зависит от стиля их воспитания. имеют психофизиологические корни,. Более высокий уровень обмена веществ делает мальчиков физически более энергичными и активными. Когда дети играют одни, их половые различия в этом отношении минимальны, но в составе группы однополых сверстников мальчики выглядят значительно активнее. Мальчики более возбудимы и труднее поддаются внешнему контролю. В силу их более позднего созревания, мальчики позже девочек овладевают речевыми навыками и у них слабее эмоциональный самоконтроль, что делает их поведение более спонтанным и агрессивным. Эти особенности мужского поведения к какой-то степени связаны с действием мужского полового гормона - тестостерона.

Психоаналитический подход. Гораздо более популярная в гендерных исследованиях, особенно феминистских, парадигма маскулинности - психоанализ. Подобно биоэволюционной теории, психоанализ является эссенциалистским и универсалистским в том смысле, что он постулирует универсальные мужские свойства, а также механизмы и стадии формирования мужского характера. Однако он считает, что эти свойства не заданы биологически, но формируются в процессе индивидуального развития, в результате взаимодействия ребенка с родителями

Все дети начинают эмоциональную жизнь с идентификации с матерью, которую они любят и одновременно боятся. Но девочки идентифицируются с матерью навсегда, получают удовольствие от интимных эмоциональных отношений с ней и у них формируется потребность в таких отношениях. Напротив, мальчики скоро узнают, что отличаются от своих матерей, они должны сформировать свою мужскую идентичность отрицательно, путем отделения от матери и формирования чувства самости как чего-то независимого, автономного и индивидуального. Это достигается с помощью отрицательных реакций - мизогинии, эмоционального отчуждения от женщин и утверждения своего мужского превосходства, универсальной персонификацией которого является культ пениса/фаллоса.

Иными словами, гендерная психология асимметрична: фемининная идентификация по преимуществу родительская, тогда как маскулинная - гендерно-ролевая. В отличие от девочек, вырабатывающих гибкие личные идентификации со своими матерями, мальчикам нужна позиционная идентификация с разными аспектами обобщенной мужской роли. Они усваивают те компоненты маскулинности своего отца, которые в противном случае, как они боятся, могли бы быть направлены против них (страх кастрации). В процессе формирования личности мальчика у него появляются специфические мужские страхи и коммуникативные .тревоги, от степени и способа преодоления которых зависит характер и особенно психосексуальные свойстве взрослого мужчины.

Психоанализ оказал сильное влияние на клиническое исследование особенностей маскулинной идентификации и ее внутренних противоречий, ведущих к психосексуальным нарушениям и трудностям. Он показал, что мужская идентичность, вопреки видимости, вовсе не монолитна, ее компоненты часто рассогласованы и внутренне противоречивы. На основе психоанализа создан ряд плодотворных моделей формирования альтернативных вариантов мужской идентичности (Эрик Г. Эриксон, Гарри Стэк Салливэн и др). Применение психоаналитического аппарата к интерпретации антропологических данных показало также наличие социокультурных вариаций маскулинности и типов «мужского характера».

При этом развивалась и сама психоаналитическая теория. Если классический психоанализ изучал преимущественно отношения мальчика с родителями, причем роли отца и матери казалась более или менее единообразными, то феминистский психоанализ (Нэнси Чодороу), подчеркивающий уродующее влияние на мужчин патриархата, считает мужские психологические конфликты результатом совместного действия имманентных внутренних противоречий маскулинности и специфического типа социализации мальчиков в конкретном обществе. Это обогащает научные представления о природе «мужской субъективности», которая зачастую включает и такие, заведомо «немужские», черты как мазохизм и нарциссизм (К. Силверман, 1992). Психоаналитические идеи и методы широко применяются в феминистских культурологических и искусствоведческих исследованиях (Ева Кософски Седжвик).

Однако подавляющее большинство обществоведов и психологов относятся к психоаналитической парадигме скептически. Базовые категории психоанализа - не научные понятия, а метафоры, его выводы не поддаются статистической проверке и не обладают предсказательной силой. Разные школы и течения психоанализа (Фрейд, Юнг, Лакан, неофрейдисты) концептуально несовместимы друг с другом, одни и те же термины означают у них совершенно разные вещи. Следуя за обыденным сознанием, психоаналитические теории нередко сводят маскулинность к сексуальности или описывают ее преимущественно в сексологических терминах, что является сильным упрощением. Психоаналитиче­ская парадигма позволяет выразить и описать субъективные переживания мужчин, связанные с «кризисом маскулинности», но конкретно-исторические социальные реалии и особенно механизмы социального изменения от нее ускользают.

Маскулинность и мужские роли. В отличие от эволюционной биологии и психоанализа, склонных рассматривать маскулинность как нечто единое и объективно данное, психология, социология и антропология чаще видят в ней продукт истории и культуры, считая «мужские свойства» производными главным образом, а то и исключительно, от существующей в обществе си­стемы половых/гендерных ролей, которые ребенок усваивает в процессе социализации. Место имманентного «мужского характера» занимают исторически изменчивые «мужские роли».

Разные науки приходили к этой парадигме каждая своим собственным путем.

Психология Х1Х - начала ХХ в. была сексисткой и эссенциалистской. В 1910-20-х гг. все немногочисленные исследования психологических особенностей мужчин и женщин подводились под рубрику «психологии пола» ( psychology of sex), причем пол зачастую отождествлялся с сексуальностью. В 1930-60-е гг. «психологию пола» сменила «психология половых различий» (sex diffe­rences), которые уже не сводились к сексуальности, но большей частью считались заданными природой. В конце 1970-х гг., по мере того, как круг исследуемых психических явлений расширялся, а биологический детерминизм ослабевал, этот термин сменился более мягким - «различия, связанные с полом» (sex related differences). В 1980-х гг. их стали называть «гендерными различиями», которые могут вообще не иметь биологической подосновы.

Соответственно менялись и представления о маскулинности. В Х1Х в. «мужские» (маскулинные) и «женские» (фемининные) черты и свойства считались строго дихотомическими, взаимоисключающими, всякое отступление от них воспринималось как патология или шаг в этом направлении. Затем жесткий нормативизм уступил место идее континуума маскулинно-фемининных свойств.

Разработанные в 1930-60-х гг. многочисленные тесты маскулинности/фемининности (М-Ф) предполагали, что хотя сами свойства М и Ф полярны и альтернативны, конкретные индивиды отличаются друг от друга лишь по степени их выраженности. При этом разные шкалы М-Ф (интеллекта, эмоций, интересов и т.д.) принципиально не совпадают друг с другом. Это значит, что маскулинность не является унитарной чертой, мужчина с высоким показателем М по одной шкале может иметь низкий показатель по другой шкале и т.д. И зависит это не от его имманентных природных характеристик, а от конкретной сферы его деятельности, рода занятий, общественного положения и т.п.

Иными словами, маскулинность и связанные с нею социальные ожидания (экспектации) производны не от свойств индивида, а от особенностей мужской социальной роли. Отсюда - перенос внимания с индивидуальных черт на социокультурные стереотипы и нормы, стили социализации и т.д

Параллельные сдвиги происходили в антропология и в социологии. Историко-этнографическое изучение маскулинности связывают прежде всего с работами Маргарет Мид, которая обнаружила, что даже близкие по уровню социально-экономического развития первобытные племена могут иметь разные каноны маскулинности, например, рядом с воинственными, агрессивными мундугуморами живут спокойные и миролюбивые арапеши. На первый план выходит не биология, а культура и воспитание.

Хотя выводы Мид часто цитируются в учебниках как установленные научные факты, ее полевые исследования были методологически несовершенны. Современным антропологам мужские роли в доиндустриальных обществах кажутся не столь пластичными, как виделось Мид, которая сильно преувеличила миролюбие самоанских мужчин. Тем не менее нормативные каноны маскулинности у первобытных народов неодинаковы, а психические свойства индивидуальных мужчин - тем более. Хотя большинство человеческих обществ ждет от своих мужчин воинственно­сти и высоких достижений, из этого правила есть исключения (ласковые таитяне и робкие семаи). По словам антрополога Дэвида Гилмора, «маскулинность - это символический сценарий, бесконечно вариабельный и не всегда необходимый культурный конструкт.»7. Чтобы разобраться в этом многообразии, нужно разграничивать не только сами аскриптивные мужские черты, но и те конкретные сферы деятельности, в которых им «положено» проявляться.

В социологии 1950-х - 1960-х гг. важную роль сыграла теория Талкота Парсонса и Роберта Бейлза, рассмотревших дифференциацию мужских и женских ролей в структурно-функциональном плане. Оказалось, что и на макросоциальном (в рамках больших социальных систем) и на микросоциальном (в малых группах) уровне половые роли чаще всего взаимодополнительны: мужской стиль жизни является преимущественно «инструментальным», направленным на решение предметных задач, а женский - эмоционально-экспрессивным. Эта теория способствовала интеграции в единую схему социально-антропологических и психологических данных. Однако феминистская критика показала, что в основе дихотомии инструментальности и экспрессивности, при всей ее эмпирической и житейской убедительности, лежат не столько природные половые различия, сколько социальные нормы, следование которым стесняет индивидуальное саморазвитие и самовыражение женщин и мужчин.

Сходным образом развивается и теория гендерной социализации. В свете психоанализа маскулинное самосознание и поведение рисуются продуктами подражания и идентификации с конкретным мужчиной - отцом или его символическим образом. Социологи и социальные психологи дополнили этот подход изучением внедряемых в сознание ребенка родителями и воспитателями обобщенных соционормативных правил и представлений. «Полоролевая типизация» по этой схеме идет как бы сверху вниз: взрослые сознательно прививают детям, особенно мальчикам, нормы и представления, на которые они должны ориентироваться.

Однако эмпирические данные показывают, что роль родителей в этом деле не так велика, как принято думать. В большинстве случаев родители не навязывают ребенку ни выбор игр, ни однополых товарищей, они и вмешиваются в детские взаимоотношения лишь в тех случаях, когда им кажется , что сын ведет себя не так, как «надо». По заключению Маккоби (1999), домашняя социализация играет лишь небольшую роль в сегрегации полов. Хотя в некоторых аспектах родители действительно по-разному относятся к сыновьям и дочерям, дифференцируя в зависимости от этого поощрения и наказания, индивидуальные детские предпочтения в качестве товарищей по играм однополых сверстников от этого не зависят. Характерный стиль взаимодействия в мальчишеских группах, включая проявления агрессии и дистанцирование от взрослых, создается и поддерживается в значительной степени помимо и независимо от влияния взрослых. Таковы же     и кросскультурные антропологические данные (Б. Уайтинг и               К. Эдвардс, 1988).

Само слово «социализация» надо понимать cum grano salis: мальчики становятся тем, что они есть, не столько в результате прямого научения со стороны взрослых, сколько в результате взаимодействия с себе подобными, в рамках однополых мальчиковых групп, тут неизбежно множество индивидуальных и межгрупповых вариаций.

Это заставляет ученых трактовать маскулинность не как единое и стабильное целое, а как подвижную и изменчивую множественность.

От мужских ролей к гендерным идентично­стям. Становление новой парадигмы маскулинности, получившей широкое распространение в последние 15 лет, тесно связано с общими тенденциями не только гендерных исследований, но всего современного человековедения и имеет несколько идейных источников.

Во-первых, это феминистский анализ гендера как структуры общественных отношений и особенно отношений власти.

Во-вторых, это социологические исследования субкультур и проблем, связанных с маргинализацией и сопротивлением социальных меньшинств.

В-третьих, это пост-структуралистский анализ дискурсивной природы любых социальных отношений, включая половые и сексуальные идентичности (Мишель Фуко). В свете этого подхода, маскулинность, как и сами гендерные свойства, не является чем-то самодовлеющим, она органически переплетается с расовыми, сексуальными, классовыми и национальными отношениями. При этом она заведомо условна, связана с определенным контекстом, конвенциональна и может разыгрываться и представляться по-разному (гендерный дисплей, перформанс).

Важный аспект этого подхода - комплексное (одновременно антропологическое, социально-психологическое и биомедицин­ское) изучение феномена «третьего пола» и гомосексуальности. Поскольку, как убедительно показала Джудит Батлер, традиционный канон гегемонной маскулинности направлен не только и не столько против женщин, сколько против гомосексуальности, «нормализация» гомосексуальности облегчает жизнь не только геям, но и множеству гетеросексуальных мужчин, чье телосложение или поведение не соответствует жесткому и заведомо нереалистичсескому канону маскулинности.

Главное достижение этого подхода - деконструкция идеи единой, твердой, универсальной маскулинности. Как пишет Коннелл, «не существует единого образа маскулинности, который обнаруживается всюду. Мы должны говорить не о маскулинности, а о «маскулинностях». Разные культуры и разные периоды истории конструируют гендер по-разному… Многообразие - не просто во­прос различий между общинами; не менее важно то, что разнообразие существует внутри каждой среды. Внутри одной и той же школы, одного и того же места работы или микрорайона будут разные пути разыгрывания маскулинности, разные способы усвоения того, как стать мужчиной, разные образы Я и разные пути использования мужского тела» 8.

«Гегемонная», культурно господствующая, самая престижная в данной среде маскулинность характеризует лишь мужчин, стоящих на вершине гендерной иерархии, а ее признаки историче­ски изменчивы. Хотя их обычно приписывают конкретным индивидам, они являются коллективными, создаются и поддерживаются определенными социальными институтами. Эти образы многослойны, многогранны, противоречивы и изменчивы.

В отличие от популярных бестселлеров, говорящих о мужских проблемах вообще, вне времени и пространства, большинство современных исследований маскулинности являются «этнографическими», они описывают и анализируют положение мужчин и особенности мужского самосознания не вообще, а в определенной конкретной стране, общине, социальной среде, культурном контексте. Поскольку маскулинности, как и сами мужчины и характерные для них стили жизни, неоднородны, многомерны и множественны, стереотип «настоящего мужчины» имеет смысл только в определенной системе взаимосвязанных социальных представлений.

Множественность и текучесть образов маскулинности проявляется не только в истории, но и в жизни каждого конкретного индивидуума, который в разных ситуациях и с разными партнерами «делает», «разыгрывает» и «представляет» разную маскулинность. Психологами давно уже замечено, что мальчики и мужчины чаще женщин представляют окружающим заведомо ложные, нереальные образы Я, попросту говоря - выпендриваются. Понятия «гендерного дисплея», «делания гендера» и «гендерного перформанса» позволяют лучше описать и теоретически осмыслить разные ипостаси мужского Я и возможные варианты и способы их интеграции и дезинтеграции. Это имеет, помимо культурологического, важное психотерапевтическое значение.

Разные парадигмы маскулинности не столько отрицают, сколько взаимно дополняют друг друга. Однако разрыв между теорией и эмпирическими данными в «мужских исследованиях» еще больше, чем в женских.

Очень велики предметные диспропорции. По одним сюжетам (спорт, насилие, здоровье, сексуальность, отцовство), научных фактов сравнительно много, по другим же нет ничего, кроме умозрительных рассуждений. Между тем имагология (анализ типов и образов маскулинности, представленных в средствах массовой информации, культуре и обыденном сознании), не подкрепленная социологическим анализом, не позволяет судить о долгосрочных тенденциях социального развития.

Крайне неравномерно распределение научной информации по странам и континентам. Хотя количество сравнительных кросскультурных исследований маскулинности быстро растет, большая часть теоретических обобщений делается на «западном» материале, что, конечно, неправомерно.

По-прежнему велика междисциплинарная разобщенность. Опасение впасть в грех биологического редукционизма побуждает многих исследователей-гуманитариев практически игнорировать биологические данные, что сильно облегчает и упрощает их работу. А характерный для пост-структурализма методологиче­ский гиперкритицизм, делает исследователя похожим на сороконожку, которую спросили, с какой ноги она ходит. Бедняжка задумалась и после этого вообще не могла сдвинуться с места.

 

Литература

 

1. Messner M. A. Politics of Masculinities. Men in Movements. L. Sage, 1997.                

2. The National Organization For Men Against Sexism. Statement of Principles. Цит. по Kimmel M. S. and Messner M. A., eds. Men’s Lives. 4th edition. Boston: Allyn and Beacon, 1998. Р. 591

3. Цит. по: Kimmel M. Manhood in America. A Cultural History. NY: The Free Press, 1996. Р. 303.

4. Bly R. Iron John. Mass.: Addison-Wesley, 1990.

5. The men’s bibliography: a comprehensive bibliography of writing on men, masculinities and sexualities, compiled by Michael Flood. 6th edition, 1998, Canberra, Australia.

6. Maccoby E. E. The Two Sexes. Growing Apart, Coming Together. Harvard University press, 1998.

7. Gilmor D. D. Manhood in the Making. Cultural Concepts of Masculinity. Yale University press. Р. 230.

8. Connell R. W. Introduction: Studying Australian Masculinities. Journal of Interdisciplinary Gender Studies, Dec. 1998. Vol. 3, № 2. Р. 3.

 

Литература для дополнительного чтения

 

1. Бадинтер Э. Мужская сущность. Перевод с франц. М., 1995.

2. Боренстейн Э. Маскулинность и национализм в современных русских «мужских журналах». Эрос и порнография в русской культуре. Под ред. М. Левитта и А. Топоркова. М.: ЛАДОМИР, 1999. С. 621.

3. Геодакян В. А. Эволюционная теория пола // Природа. 1991. № 8.

4. Гилмор Д. Загадка маскулинности. Пер. с англ. Харьковская хре­стоматия (готовится)

5. Ерофеев В. Мужчины. Изд. 3. М.: Подкова, 1999.

6. Кон И. С. Ребенок и общество (историко-этнографическая перспектива). М.: Наука, 1988. Гл. 5.

7. Кон И. С. Сексуальная культура в России. Клубничка на березке. М.: О.Г.И., 1997.

8. Кон И. С. Мужское тело как эротический объект // Гендерные исследования. 2000. № 3.

9. Коннелл Р. Маскулинности и глобализация. Пер с английского. Харьковская хрестоматия (готовится).

10. Мещеркина Е. Введение в антологию мужской жизни. Судьбы людей: Россия ХХ век. Биография семей как объект социологического исследования. М.: ИС РАН, 1996. С. 298-325.

11. Ушакин С. Видимость мужественности. Рубеж. 1998. № 12. С. 106-131.

12. ЮНЕСКО. Роль мужчин в перспективе культуры мира. Доклад совещания группы экспертов. Осло, Норвегия. 24-28 сентября 1997 г.

 

 

МАСКУЛИННОСТЬ КАК ИСТОРИЯ

 

И. С. Кон

 

План 2 лекции

 

1. Основные сферы детерминации маскулинности в современном мире.

2. Кросс-культурные исследования Герта Хофстеде.

3. Факторы воздействия на динамику маскулинности/фемининности.

4. Константы мужского самоутверждения.

 

1. Основные сферы детерминации маскулинности в современном мире

 

Коль скоро «кризис маскулинности» связан с изменением социальных условий, признаки и причины перемен нужно искать не столько в индивидуальной психологии, сколько в социально-экономических процессах и отношениях. Глобальные фрейдистские модели, при всей их увлекательности, - почти каждый мужчина узнает в них себя и свои проблемы, - для объяснения социальных изменений непригодны.

Исходя из того, что сначала меняется социальное положение и характер деятельности мужчин и женщин, затем - их базовые установки и ценности и только после этого - более тонкие психологические свойства, которые, в свою очередь, влияют на социальную структуру, начинать нужно не с психологии и культурологии, а с гендерной стратификации. Такова общая логика как социологии, так и современной психологии, включая популярную в России теорию деятельности Л. С. Выготского и его последователей.

Таким образом, необходимо разграничить:

а) более или менее объективные и поддающиеся измерению социально-структурные сдвиги;

б) их преломление в культуре и массовом сознании, прежде всего в стереотипах и нормах маскулинности;

в) связанные с этим индивидуально-психологические различия.

Некоторые из этих сдвигов являются долгосрочными и глобальными, характерными, в большей или меньшей степени, для всех индустриально развитых и развивающихся стран.

1. В сфере производственных отношений происходит постепенное и ускоряющееся разрушение традиционной системы гендерного разделения труда, ослабление дихотомизации и поляризации мужских и женских социально-производственных функций, ролей, занятий и сфер деятельности. Ведущей, динамической силой этого процесса являются женщины, которые быстро осваивают мужские профессии, сравниваются с мужчинами по уровню образования и т.д.

2. В политической сфере параллельно этому, хотя с некоторым отставанием, меняются гендерные отношения власти. Мужчины постепенно утрачивают былую монополию на публичную власть. Всеобщее избирательное право, принцип гражданского равноправия полов, увеличение номинального и реального представительства женщин во властных структурах - общие тенденции нашего времени. Это не может не изменять социальных представлений мужчин и женщин друг о друге и о самих себе.

3. В том же направлении, но с гораздо большим хронологическим отставанием и количеством вариаций, эволюционируют брачно-семейные отношения. В современном браке гораздо больше равенства, понятие отцовской власти все чаще заменяется понятием родительского авторитета, а «справедливое распределение домашних обязанностей» становится одним из важнейших признаков семейного благополучия. Классический вопрос «Кто глава семьи?» заменяется вопросом, кто принимает основные решения. Общая психологизация супружеских и родительских отношений с акцентом на взаимопонимание практически несовместима с жесткой дихотомизацией мужского и женского. Как и в других сферах жизни, эти перемены затрагивают больше женщин, чем мужчин, однако нормативные представления и психология последних также перестраиваются, особенно среди более молодых, образованных и городских мужчин.

4. В ХХ в. существенно изменился характер социализации мальчиков. Более раннее и всеобщее школьное обучение повышает степень влияния общества сверстников по сравнению с влиянием родителей. А поскольку школьное обучение большей частью является совместным, это уменьшает половую сегрегацию и облегчает взаимопонимание мальчиков и девочек, создавая психологические предпосылки для более равных и широких кооперативных отношений между взрослыми мужчинами и женщинами в разных сферах общественной и личной жизни.

5. Изменения в структуре гендерных ролей преломляются в социокультурных стереотипах маскулинности. Хотя в массовом сознании нормативные мужские и женские свойства по-прежнему выглядят альтернативными и взаимодополнительными, принцип «или / или» уже не является безраздельно господствующим. Многие социально-значимые черты личности считаются гендерно-нейтральными или допускающими существенные социально-групповые и индивидуальные вариации. Идеальный тип «настоящего мужчины», который всегда был условным и часто проецировался в прошлое, теперь. окончательно утратил свою монолитность, а некоторые его компоненты, например, агрессивность, ранее считавшиеся положительными, стали проблематичными и дисфункциональными, уместными только в определенных, строго ограниченных условиях (война, соревновательный спорт и т.п.) Это способствует утверждению взгляда на маскулинность как представление, маскарад, перформанс.

6. Социокультурные перемены распространяются на социальные представления о специфике мужского тела, критериях мужской красоты и границах мужской эмоциональной чувствительности. В условиях жестких иерархических отношений, мужская привлекательность также ассоциировалась преимущественно с качествами, основанными на силе и власти. «Воспитание чувств» у мальчика практически сводилось к самообладанию, нежность и чувствительность считались проявлениями слабости и женственности.

В Англии ХVIII в. чувствительность и деликатность вкуса, включая интерес к искусству, считались конституциональным свойством, характерным для женщин. Философы эпохи просвещения вели специальную компанию за реформирование и смягчение мужских нравов по отношению к женщинам и детям. Сначала эти новые нормативные установки, требовавшие от мужчин мягкости и элегантности, касались только господствующих классов, причем подчеркивалось, что эти качества не должны перерастать в женственность1. В последующие два столетия эта тенденция стала постепенно распространяться на другие классы и сословия, хотя пролетарский канон маскулинности по сей день остается более традиционным и жестким, чем буржуазный.

Хотя правила этикета и хорошего тона на первый взгляд кажутся внешними, их усвоение меняет не только мужское поведение, но и психику. Это происходит не автоматически. Социально эмансипированные и образованные женщины предъявляют к мужчинам повышенные требования психологического характера, которые многим мужчинам трудно удовлетворить. Это способствует развитию у мужчин более сложных и тонких форм саморефлексии, расшатывая образ монолитного мужского «Я».

7. Усложняются и взаимоотношения между мужчинами. Мужские отношения всегда были и остаются соревновательными и иерархическими. Однако в первобытном стаде социальный статус и репродуктивный успех самца определялся одними и теми же свойствами. По мере того как элементарный биологический отбор, обеспечивающий выживание наиболее приспособленных особей, был дополнен и отчасти заменен социокультурным отбором, преимущество получили не столько самые физически сильные и агрессивные, сколько наиболее умные и креативные самцы, социальные достижения которых обеспечивают более высокий статус им самим и их потомству, что, естественно, привлекает к ним и самок. В человеческом обществе мужские иерархические системы строятся не по одному, а по нескольким не совпадающим друг с другом принципам. Однако в разных средах и на разных стадиях жизненного пути критерии успеха могут быть разными. «Настоящий мужчина» всегда должен быть «сверху», но значение этого понятия неодинаково. Отсюда опять-таки вытекает многомерность нормативных канонов маскулинности.

8. Меняется характер мужской сексуальности. Сексуальная революция ХХ в. была прежде всего женской революцией. Идея равенства прав и обязанностей полов в интимной жизни - плоть от плоти общего принципа социального равенства. Сравнительно-исторический анализ динамики сексуального поведения, установок и ценностей за последние полстолетия показывает повсеместное резкое уменьшение поведенческих и мотивационных различий между мужчинами и женщинами в возрасте сексуального дебюта, числе сексуальных партнеров, проявлении сексуальной инициативы, отношении к эротике и т.д. При этом женщины лучше рефлексируют и вербализуют свои сексуальные потребности, что создает для мужчин дополнительные проблемы, включая так называемую исполнительскую тревожность. Массовое распространение таких ранее запретных сексуальных позиций как «женщина сверху» и куннилингус, повышая сексуальное удовольствие обоих партнеров, есть одновременно символический удар по гегемонной маскулинности. Cовременные молодые женщины ожидают от своих партнеров не только высокой потенции, но и понимания, ласки и нежности, которые в прежний джентльменский набор не входили. Многие мужчины стараются соответствовать этим требованиям, в результате чего понятие секса как завоевания и достижения сменяется ценностями партнерского секса, основанного на взаимном согласии.

9. Частный, но очень важный аспект этого процесса - рост терпимости к гомосексуальности. Однополая любовь уже самим фактом своего существования подрывает иллюзию абсолютной противоположности мужского и женского. Гомофобия - конституирующий принцип гегемонной маскулинности. Отношение мужчин к фемининности по определению двойственно: хотя в нем присутствует мизогиния, принижение и унижение женщин, «настоящий мужчина» обязан любить женщин и испытывать к ним влечение. Напротив, влечение к другому мужчине - позорная и непростительная слабость. Бесчисленные нормативные запреты на проявления нежности в отношениях между мужчинами - одна из причин мужской «неэкспрессивности» и мужских коммуникативных трудностей. В современном обществе гомофобия постепенно ослабевает, причем наибольшую терпимость к гомосексуальности обнаруживают молодые и лучше образованные люди. Хотя это не сопровождается ростом числа людей, идентифицирующих себя в качестве геев, сексуальная идентичность становится менее важным нормативным признаком маскулинности.

Перечисленные сдвиги и тенденции являются более или менее глобальными, всеобщими и закономерными. Но процесс этот сложен, неравномерен и противоречив.

Прежде всего, нужно отдавать себе отчет в том, что главным субъектом и носителем социальных изменений, ломающих привычный гендерный порядок, являются не мужчины, а женщины, социальное положение, деятельность и психика которых изменяются сейчас значительно быстрее и радикальнее, чем мужская.

Дело здесь, вероятно, не столько в более широкой адаптивно­сти женщин (по теории Геодакяна), сколько в общей логике социально-классовых отношений. Любые радикальные социальные изменения осуществляют прежде всего те, кто в них заинтересован, т.е угнетенные классы, в данном случае - женщины. Напротив, господствующий класс обычно заинтересован в сохранении статус кво. Лишь когда изменения достигают определенного порога и становятся необратимыми, начинается «измена клерков», переходящих на сторону новых социальных сил, а затем и более массовая переориентация бывшей элиты, стремящейся выжить в изменившихся условиях.

Именно это происходит в гендерных отношениях. Женщины шаг за шагом осваивают новые для себя занятия и виды деятельности, что сопровождается их психологическим самоизменением и изменением их коллективного самосознания, включая представления о том, как должны складываться их взаимоотношения с мужчинами. Хотя систематических кросс-культурных исследований такого рода я не знаю, похоже на то, что и женские самоописания, и женские образы маскулинности изменились за последние десятилетия больше, чем мужские. Дело не в ригидности, жесткости мужского сознания, а в том, что класс, который теряет господство, не торопится сдавать свои позиции и делает это только под нажимом, в силу необходимости.

Степень и темпы изменения гендерного порядка и соответствующих ему образов маскулинности очень неравномерны: а) в разных странах, б) в разных социально-экономических слоях, в) в разных социально-возрастных группах и г) среди разных типов мужчин.

Поскольку ломка традиционного гендерного порядка тесно связана с общей социально-экономической модернизацией общества и утверждением новых технологий, логично предположить, что изменение канона маскулинности будет сильнее в промышленно-развитых странах Запада, чем в странах третьего мира. В общем и целом, так оно и есть. Но такие количественные показатели, как темп и уровень социально-экономического развития, определяют характер символической культуры общества, одним из элементов которой является маскулинность, только через ряд опосредствований, включая особенности традиционной культуры и другие национальные свойства соответствующей страны или этноса.

2. Кросс-культурные исследования Герта Хофстеде

Вышесказанное убедительно подтверждают многолетние кросс-культурные исследования голландского антрополога Герта Хофстеде, который эмпирически сравнивал типичные ценностные ориентации людей в разных культурах по нескольким признакам, включая маскулинность и фемининность2.

Маскулинные общества, по Хофстеде, отличаются от фемининных по целому ряду социально-психологических характеристик, далеко выходящих за пределы собственно-гендерной стратификации и отношений между полами. Первичные ценностные ориентации маскулинных культур отличаются высокой оценкой личных достижений; высокий социальный статус считается доказательством личной успешности; ценится все большое, крупномасштабное; детей учат восхищаться сильными; неудачников избегают; демонстрация успеха считается хорошим тоном; мышление тяготеет к рациональности; дифференциация ролей в семье сильная; люди много заботятся о самоуважении.

Первичные ценностные ориентации фемининных культур, напротив, выдвигают на первый план необходимость консенсуса; здесь ценится забота о других; щадят чувства других людей; четко выражена ориентация на обслуживание; красивым считается маленькое; присутствует симпатия к угнетенным; высоко ценится скромность; мышление является более интуитивным; много значит принадлежность к какой-то общности, группе.

Эти базовые различия преломляются и в других сферах общественной и личной жизни. Обобщенная сводка этих различий представлена в следующей таблице.

«Маскулинность» и «фемининность» в работах Хофстеде являются не психологическими, а антропологическими категориями. Они фиксируют различия не между индивидами, а между странами (культурами), населению которых они предъявляются в качестве подразумеваемых нормативных ориентиров, с разной степенью выраженности. Одна и та же страна может быть «фемининной» по одному параметру и «маскулинной» по другому, не говоря уже о классовых и иных социально-групповых различиях.

Хотя эти свойства базируются на житейских представлениях о фемининности и маскулинности, они «работают». При сравнении по методике Хофстеде 50 разных стран и трех регионов, включающих каждый по несколько стран (Арабские страны, Восточная Африка и Западная Африка) обнаружились существенные различия между ними, не совпадающие с уровнем их социально-экономического развития или богатства. «Маскулинными» являются, к примеру, Япония., Австрия, Италия, Германия, США, Великобритания, Мексика, Венесуэла, Колумбия., Эквадор, Южная Африка, Австралия, Арабские страны, Филиппины. «Фемининными», имеющими низкий балл по маскулинности, оказались Скандинавские страны - Швеция, Норвегия, Дания, Финляндия, а также Нидерланды, Франция, Португалия, Коста Рика и Таиланд. Это имеет важные социально-психологические и культурные последствия.

В психологической литературе маскулинность иногда отождествляется с индивидуализмом, а фемининность с коллективизмом (другая пара категорий, применяемых Хофстеде). Однако Хофстеде подчеркивает, что статистически эти два параметра независимы друг от друга, «коллективистское» общество может быть маскулинным и наоборот. Каждое общество по–своему уникально.

3. Факторы воздействия на динамику маскулинности/фемининности

Хотя степень маскулинности/фемининности каждой культуры исторически более или менее стабильна, она может изменяться в зависимости от конкретных социально-политических обстоятельств. Войны, политические кризисы или подъем национальных чувств создают повышенный спрос на героев-воинов и тем самым повышают ценность «маскулинных» качеств.

Рост национализма и религиозного фундаментализма в современном мире - самый мощный противовес тенденции цивилизованной «феминизации» социокультурных ценностей. Он способствует возрождению самых архаических и агрессивных форм гегемонной маскулинности, даже в тех странах, где национальное начало символизируется женским образом (как русская «Родина-Мать»). То же самое можно сказать о любой разновидности фашизма. Культ силы, дисциплины, державности, вождя и нации обязательно будет культом агрессивной маскулинности, направленной против «женственной» и «слабой» демократии.

Помимо национально-культурных особенностей, нормативные каноны маскулинности и ориентированное на них поведение варьируется в зависимости от социального положения и образовательного уровня людей. Более образованные мужчины стесняются примитивной, грубой маскулинности, их ценностные ориентации и стили жизни выглядят более цивилизованными, они охотнее, хотя и не во всем, принимают идею женского равноправия и готовы идти ей навстречу (зачастую у них нет выбора, потому что женщины в их среде более эмансипированы и самостоятельны, грубая сила их отталкивает). В рабоче-крестьянской среде традиционный канон маскулинности сильнее и его не стесняются декларировать публично. Психологически, на индивидуальном уровне анализа, соответствующие установки зависят не столько от личного социального статуса взрослого мужчины, сколько от той среды, в которой он провел свое детство и юность, эти ранние влияния, как правило, не изглаживаются последующим личным опытом.

Еще один водораздел - социально-возрастной. Многие как аскриптивные, так и реальные (поведенческие) свойства традиционной маскулинности, в частности, агрессивность и сексуальность, подразумевают в первую очередь подростков и молодых мужчин.

В антропологической литератуе существует даже понятие «синдром молодого самца» (M. Daly and M. Wilson, 1994) свойства которого более или менее одинаковы у многих видов животных и предположительно связаны с повышенной секрецией тестостерона. Сходства в поведении самцов приматов и молодых мужчин подробно описывались этологами. У животных самец и в старости должнен оставаться агрессивным, чтобы защищать свои права. У людей длительная родительская и семейная опека, а также правовой порядок делают это не столь необходимым, хотя выработанные в юности привычки и репутация «доминанта» помогают мужчинам и позже.

Молодые мужчины представляют собой особую социально- демографическую группу, которая и по своим физическим (мускулы, физическая сила, гормоны), и по своим поведенческим (стадность, высокая соревновательность), и по своим психологическим свойствам (любовь к риску, отсутствие заботы о личной безопасности, пренебрежение к собственной жизни, желание выделиться, склонность к девиантности) отличается как от женщин, так и от старших мужчин.

Выраженность этих черт зависит больше всего от возраста, но также и от социального статуса (женатые мужчины меньше холостяков склонны к риску и авантюрам, у них другой стиль жизни). Однако усвоенные в юности стереотипы и идеализированные образы маскулинности сохраняются в сознании многих взрослых мужчин, независимо от их собственного реального образа жизни, вызывают ностальгические чувства и нередко симулируются, на чем искусно играют средства массовой информации, попарт и имидж-мейкеры.

Наконец, индивидуально-типологические различия. Хотя социо-нормативные образы и нормы маскулинности создаются и поддерживаются культурой, разные типы маскулинности импонируют разным типам мужчин (и женщин) и имеют свои психофизиологические, конституциональные основы.

Классический образ мачо создан по образу и подобию могучего доминантного Альфа-самца. Такие люди существуют и сейчас, составляя по предположению А. Протопопова, от 10 до 20 процентов мужчин. Хотя в современном обществе этот канон стал отчасти дисфункциональным, принося больше неприятностей, чем выгод, его носители продолжают считать себя единственными «настоящими» мужчинами, сопротивляются происходящим переменам, создают собственные закрытые сообщества и находят такие сферы жизни, где эти качества можно проявлять безнаказанно и получать за это одобрение (война, силовые виды спорта) и т.д. Поскольку эти свойства филогенетически самые древние и на них жестко ориентирована любая мальчишеская и юношеская субкультура, их поддерживают и им завидуют и многие мужчины, сами не принадлежащие к этому типу.

Носителями, защитниками и идеологами «новой маскулинно­сти» становятся, как правило, мужчины, которые по тем или иным причинам не смогли войти в этот элитарный мужской клуб, испытывали в детстве и юности какие-то трудности с маскулинной идентификацией и нашли для себе другой, более приемлемый канон маскулинности. Разумеется, это возможно и по чисто интеллектуальным соображениям, но чаще эти мотивы переплетаются: личные трудности помогают осознать «неправильность» социального стереотипа.

Таким образом, как по социальным, так и по психологическим причинам существуют разные каноны маскулинности, элементы которых переплетаются в самых разных сочетаниях. Поэтому «новая» маскулинность отличается от «старой» не так сильно, как хотелось бы радикальным феминисткам.

4. Константы мужского самоутверждения

Осознанные установки, которые легче всего улавливают вербальные тесты, меняются быстрее и полнее, чем глубинные диспозиции, от которых зависит мужское поведение. Многие традиционные константы мужского самоутверждения и самооценки не исчезают, а скорее смягчаются и видоизменяются.

Я вижу несколько таких констант.

1. Общая модель мужского поведения и мотивации по-прежнему предполагает проекцию во-вне, желание стать чем-то, потребность в достижении (Need for Achievment) и инструментальный, в противоположность экспрессивному, стиль жизни. Конкретное содержание этой потребности - чем именно мужчина хочет стать, чего и как он хочет достичь - может меняться и варьироваться, но базовый тип мотивации остается тем же самым. Отмечаемое психологами уменьшение разницы в этом отношении между современными мужчинами и женщинами обеспечивается изменением не столько мужской, сколько женской психики, повышением уровня притязаний и реальных достижений женщин как в семейно-бытовых, так и в социально-производственных отношениях. Похоже на то, что разница между мужчинами и женщинами уменьшается за счет изменения не столько мужчин, сколько женщин.

2. Сохраняется извечная мужская потребность отличаться от женщин. Дистинкция, отделение, отмежевание от изначально женского, материнского начала - необходимый аспект мужской самоидентификации. Быть мужчиной - значит прежде всего не быть женственным.. Хотя этот процесс чаще всего описывается в психоаналитических терминах, его признают практически все психологические теории.

Маскулинная дифференциация начинается с отделения мальчика от первоначального симбиоза с материнским организмом и продолжается в виде серии других «уходов» и «отделений», символизируемых такими «хирургическими» метафорами как обрезание пуповины или крайней плоти (Бруно Беттельхейм) или «мужская рана». Маскулинность - своего рода реактивное образование, протест против материнской опеки, распространяемый затем и на других женщин.

Этот разрыв жизненно необходим. Слишком нежная и одновременна властная материнская любовь делает мальчика пассивным, неприспособленным к жизненным трудностям. Однако это отделение болезненно и травматично. Одно из средств его психологического оправдания и легитимации - мужское презрение к женственности, поэтизация исключительной мужской дружбы (и одновременно - ненависть к гомосексуальности) . Тема ненависти к матери и страха перед женщинами часто встречается в мифологии и искусстве.

3. Важнейшим социальным институтом, способствующим формированию и поддержанию специфических маскулинных ценностей, самосознания и стиля жизни остается иерархическое мужское сообщество.

Говоря словами Шекспира, «сын женщины есть тень мужчины, а не его подобие» (Шекспир. Генрих IV, часть 2, акт 3, сцена 2). Мальчика делают мужчиной не женщины, а другие мужчины, будь то собственный отец, с которым он идентифицируется, или взрослые мужчины, совершающие над ним обряд инициации, или сообщество однополых сверстников, о которых Франсуа Мориак писал, что они лучшие воспитатели, чем родители, потому что они безжалостны

В древних обществах закрытые мужские сообщества (муж­ские дома, возрастные группы и т.п.) и связанные с ними обряды инициации были институционализированы и имели священное, сакральное значение. Обобщение этнографических данных по 186 доиндустриальным обществам3 показало, что в жизни мальчиков группы сверстников играют значительно большую роль, чем в жизни девочек. Мальчики раньше отделяются как от родительской семьи, так и от общества взрослых мужчин, и имеют больше внесемейных обязанностей. Мальчишеские группы отличаются высокой внутригрупповой и межгрупповой соревновательностью, имеют выраженную иерархическую структуру и дисциплину. Кроме того девичьи группы обычно функционируют на основе принятых в данном обществе норм и правил, тогда как юношеские часто конфликтуют с ними, у мальчиков значительно больше антинормативного поведения, и взрослые считают это нормальным.

Раннебуржуазное европейское общество пыталось ослабить эти мужские узы, сосредоточив социализацию детей в родительской семье или передав их в руки профессиональных взрослых воспитателей. Однако неформальные однополые группы неизменно воссоздаются самими мальчиками как в школе (даже при совмест­ном обучении), так и вне ее, а дети, замеченные в нарушении этих символических границ и в кросс-гендерном поведении, подвергаются стигматизации и дискриминации. Несмотря ни на какие педагогические усилия, специфические нормы мужского общения, языка и ценностей сохраняются и передаются из поколения в поколение. Верность своей группе - важнейшая нравственная ценность мальчиков и юношей. Хотя совместное обучение, преобладающее в большинстве западных стран, имеет много бесспорных плюсов с точки зрения воспитания гендерного равенства и смягчения мальчишеской агрессивности, у некоторых педагогов оно вызывает сомнения. Именно в однополых группах сверстников мужчины вырабатывают тот специфический кодекс чести, на который они оглядываются (и иногда корректируют его) в последующей жизни.

4. Гомосоциальность, ориентация на общение преимущественно или исключительно с представителями собственного пола, отличающая мужчин от женщин, существует и за пределами подросткового возраста.

Теме male bonding посвящена огромная антропопологическая, историческая и психологическая литература.. Одни ученые, например, автор знаменитого бестселлера «Мужчины в группах» (1969) Лайонел Тайгер, считают мужскую гомосексуальность част­ным проявлением более общего феномена мужской солидарно-сти. Другие, напротив, видят в мужском товариществе и дружбе проявления неосознанного, латентного гомоэротизма.

Как бы то ни было, даже после исчезновения древних мужских союзов эмоциональные привязанности и внесемейное общение мужчин оставались однополыми. В 1710 г. в Лондоне на 800.000 населения было около 2000 исключительно мужских кофеен. Позже их сменили разнообразные закрытые для женщин мужские клубы. Сегрегация в общении консолидировала маскулинность, поэтому мужчины всячески охраняли ее, но одновременно затрудняла взаимопонимание мужчин и женщин. Английская писательница Джейн Остин писала в 1816 г., что «одна половина мира не может понять удовольствий другой половины».

В современном обществе число и удельный вес исключительно мужских сообществ и учреждений резко уменьшилось. Даже армия перестала быть чисто мужским институтом. Однако потребность в закрытом для женщин общении с себе подобными у мужчин по-прежнему велика, а исключительное мужское товарищество и мужская дружба остаются предметами культа и возрастной ностальгии.

Подчас трудно понять, являются ли исключительно мужские формы развлечений и массовой культуры, как футбол или рок-музыка, проявлением специфики мужских групповых интересов или же их главный смысл заключается именно в консолидации мужской обособленности. Соревновательный спорт и рок-музыка непосредственно служат утверждению фаллического начала, мужской силы и солидарности, а приобщение к ним психологически эквивалентно ритуалу мужской инициации.

Чем заметнее присутствие и влияние женщин в публичной жизни, тем сильнее мужчины ценят такие занятия и развлечения, где они могут остаться сами с собой, почувствовать себя свободными от женщин, нарушить стесняющие их правила этикета, расслабиться, дать простор агрессивным чувствам и эмоциям. Это сопряжено с известными социальными издержками (хулиганство, пьянство, акты вандализма), но выполняет важные компенсаторные функции и потому не может быть искоренено.

5. Сохраняются, несмотря на ломку гендерного разделения труда и ослабление соционормативных канонов маскулинности, и определенные когнитивные гендерные различия, особенно в направленности интересов и содержании деятельности. Даже когда мужчины и женщины делают практически одну и ту же работу, они часто делают ее не совсем одинаково и руководствуются разными мотивами. Хотя глобальные теории о различиях мужского и женского стиля мышления (например, Кэррол Гиллиган) остаются спорными и не имеют строгого эмпирического подтверждения, а индивидуальные вариации перевешивают межполовые, существование таких различий мало у кого вызывает сомнения.

Например, современные отцы значительно чаще «традиционных» ухаживают за детьми и играют с ними. Т. е. они выглядят более «женственными». Но при более тщательном анализе выясняется, что женские игры с ребенком обычно являются продолжением ухода за ним (матери стараются его успокоить, убаюкать и т.п)., когда как мужчины делают противоположное - подбрасывают ребенка, пробуждают его активность.

Современные мужчины почти не уступают женщинам в заботе о собственном теле, охотно выставляют его напоказ, тратят огромные деньги на косметику, что раньше считалось недопустимым и т.д. Выставленное на всеобщее обозрение обнаженное мужское тело демонстрирует уже не только силу и самообладание, но и свои эмоциональные возможности, становится средоточием чувственного наслаждения и сексуального соблазна. Тем не менее мужской канон красоты отличается от женского, «унисекс» нравится сравнительно немногим.

Глобальная «феминизация» мужчин - такое же упрощение, как всеобщая «маскулинизация» женщин. Речь идет о снятии нормативных запретов и ограничений, что позволяет проявиться индивидуальным свойствам, не обязательно связанным с полом. Половые различия при этом становятся более индивидуализированными и тонкими.

6. Сохраняет актуальность и такая особенность «мужского характера» как агрессивность и склонность к насилию. Эта проблема вызывает особенно жаркие споры среди ученых и публицистов.

Одни авторы утверждают, что мужчины самой природой предназначены быть насильниками и агрессорами, потому что агрессивное поведение детерминируется и стимулируется тестостероном, а попытки его модификации эквиваленты кастрации или психологической девирилизации мужчин.

Другие, напротив, считают мужскую агрессивность следствием неправильного воспитания мальчиков и требуют его изменения. По мнению популярной американской писательницы Мириам Мидзян, автора книги «Мальчики останутся мальчиками. Как разорвать связь между маскулинностью и насилием»4 (1991), спасти человечество от мужской агрессивности можно путем радикального изменения воспитания мальчиков. Мальчиков нужно с раннего детства готовить к отцовству, учить мирно разрешать конфликты, а также поощрять участие отцов в воспитании детей. Над поведением взрослых мужчин также нужен контроль и цензура. Следует запретить все виды агрессивных спортивных игр, включая футбол и бокс, дети должны смотреть по ТВ только специальные программы, без агрессии и секса, подросткам не следует продавать диски хеви-металл и т.д.

Лично я скептически отношусь к подобным рекомендациям, в основе которых лежит желание вывести новую породу смирных «домашних» мужчин. Мужская агрессивность действительно имеет природные предпосылки, но она не является чисто биологическим феноменом и не всегда бывает антисоциальной. Понятия агрессии и насилия (violence) не совпадают и оба явления могут быть как антисоциальными, так и вполне нормативными. Под агрессивностью многие психологи понимают высокую соревновательность, энергию, предприимчивость, готовность и умение отстаивать свои интересы, стремление к власти и т.п. Вероятность сочетания этих мотивов или их реализации с применением насилия зависит, с одной стороны, от принятых в обществе методов разрешения конфликтов и наличия так называемой «культуры насилия», а с другой - от индивидуальных особенностей личности.

В животных и примитивных человеческих сообществах эти два момента часто переплетаются. В книге Ричарда Рэнгэма (известный приматолог, профессор биологической антропологии Гардвардского университета) и Дейла Петерсона «Демонические самцы. Обезьяны и происхождение человеческого насилия»5, получившей высокую оценку специалистов-приматологов, приводятся страшные, но убедительные данные о жестокости и агрессивности самцов, причем именно эти качества обеспечивают конкретному      самцу высокий ранг и господствующее положение в стаде. Од-
нако формы и характер внутригруппового насилия (против кого оно направлено и в чем проявляется) зависят от особенностей видового образа жизни. У некоторых видов самки прибегают к насилию чаще, чем самцы, а кое-где самцы вообще весьма миролюбивы.

У человека соотношение агрессии, доминантности, насилия и антисоциального поведения еще сложнее. Механически вывести его из уровня тестостерона невозможно. Во-первых, нужно различать базовый, более или менее постоянный уровень тестостерона и его временные, ситуативные флуктуации. Во-вторых, надо различать соревновательно-доминантное и агрессивно-насильственное поведение. В-третьих, между уровнем тестостерона и поведением существует обратная взаимосвязь. Замеры уровней тестостерона в ситуации соревнования (испытывались участники теннисных и борцовских соревнований, студенты-медики после экзамена и соискатели должностей после собеседования) показали, что у победителей уровень тестостерона резко повышается, а у проигравших остается тем же или снижается. При этом ключевым фактором был не сам по себе тестостерон, а достижение успеха: в результате переживания успеха, достижения в борьбе секреция тестостерона повышается, но предсказать по уровню тестостерона, кто победит, невозможно. Кстати, это верно и для женщин6.

Как показывают психологические исследования, отнюдь не все мужчины и мальчики напористы и агрессивны. Агрессивность мальчишеских групп и мужских компаний - не столько индивидуально-психологический, сколько групповой феномен: сильным и агрессивным мальчикам легче завоевать господствующее положение в иерархической структуре мальчишеской группы. Это способствует утверждению соответствующего стиля взаимоотношений и системы ценностей, которые предъявляются остальным в качестве нормы, независимо от их индивидуальных качеств. Мальчики учат друг друга драться, быть крутыми и не допускать «нежностей телячьих».

Отождествление маскулинности с насилием психологически типично не столько для сильных, сколько для слабых мужчин, которые не уверены в своей маскулинности и которым кажется, что их всюду подстерегают опасности. Это характерно, в частности, для многих политических экстремистов, как ультраправого, так и ультралевого толка. Американский террорист Тимоти МакВей, устроивший знаменитый взрыв в Алабаме, по воспоминаниям его армейских сослуживцев, был весьма ранимым и неуверенным в себе человеком, который изо всех сил старался казаться крутым. В автобиографии лидера американских ультраправых Пэта Буканана обращают на себя внимание рассказы не только о его бесчисленных драках в школе, но и о тиране-отце, который подвергал сына регулярным поркам. При этом и дома, и в школе действовал строгий запрет на выражение нежных чувств: «Обнаружение эмоции и чувства считалось недостойным мужчины, мы должны были стоически относиться к боли»7.

Психологи предполагают, что более терпимое и доброжелательное отношение к проявлениям эмоциональной чувствительности у мальчиков способствует снижению накала их потенциальной агрессивности, а социальный плюрализм позволяет ей локализоваться в каких-то социально приемлемых каналах (соревновательный спорт или рок музыка). На этом основана педагогическая стратегии психологического «разоружения» мужчин и воспитания мальчиков в духе мира и сотрудничества.

В сентябре 1997 г. ЮНЕСКО провела даже специальное совещание экспертов на тему «Роль мужчин в перспективе культуры мира». В своем докладе «Оружие и мужчина» Роберт Коннел говорил, что «есть более чем убедительные свидетельства того, что основными проводниками насилия в современном мире являются мужчины, а его культурной основой в большинстве обществ служит мужской характер».

В результате пятидневных дискуссий эксперты «пришли к выводу, что работа, связанная с ролью мужчин в свете проблем насилия и мира, может быть успешной только в рамках более широкого движения в направлении равенства между мужчинами и женщинами и отказа от насилия» и сделали ряд социально-педагогических рекомендаций, вроде того, что школьная система долж­на «прививать мальчикам, девочкам и преподавателям навыки разрешения конфликтов, выражения эмоций и межгрупповой коммуникации» и «разрабатывать учебные планы и учебники, которые наглядно свидетельствуют о ненасильственном и неагрессивном поведении мужчин».

7. Сохраняются и некоторые особенности мужской сексуальности. При всем выравнивании мужских и женских сексуальных сценариев, молодые мужчины по-прежнему отождествляют маскулинность с сексуальностью, осмысливая последнюю главным образом количественно - размеры пениса, сила эрекции, частота сношений и количество женщин.

Каковы бы ни были социокультурные истоки и судьбы фаллического символизма и фаллократии, мужская эрекция, как сказал бы В. И. Ленин, - это объективная реальность, данная (или не данная) нам в ощущении, к которой все мужчины, да и женщины, весьма чувствительны. Говоря словами Виктора Ерофеева, «мужчина начинается с утренней эрекции. В большинстве случаев он ею и заканчивается»8.

Мужская сексуальность остается более экстенсивной, предметной, не связанной с эмоциональной близостью, и переживается не как отношение, а как завоевание и достижение. Почти каждый юный Вертер по-прежнему втайне завидует Дон Жуану. Многие юноши ассоциируют взрослость с началом сексуальной жизни, причем вирильность отождествляется с потенцией, а ее реализация - с агрессией и насилием. Печальное подтверждение этого - статистика изнасилований. Около четверти всех изнасилований и половину сексуальных преступлений против детей совершают подростки и юноши.

Как и в других случаях насильственной агрессии, сексуальное насилие является совместным результатом переплетения социокультурных и индивидуально-психологических факторов. Американские студенты, совершившие сексуальные нападения на женщин, отличаются, прежде всего, сексистскими установками, отношением к женщине как объекту, причем эти установки разделяют друзья и товарищи этих молодых людей. В то же время      важнейшая психологическая черта молодых мужчин, ведущих интенсивную сексуальную жизнь и имеющих связи с большим количеством женщин - любовь к новизне и риску, с которой коррелируют гипермаскулиность, физическая привлекательность, эмоциональная раскованность и повышенный уровень тестостерона9. Иными словами, эти молодые люди объективно сексуальнее других и полнее персонифицируют в себе традиционные ценности маскулинности - предприимчивость, смелость, раскованность, любовь к риску и т.д.

Это дает им серьезные преимущества перед сверстниками. По данным американского лонгитюдного исследования10, мальчики, которые обладали наибольшей популярностью среди сверстников в 6 классе, не только сохранили свое ведущее положение в старших классах, но и раньше других начали сексуальную жизнь и имели больше сексуальных партнерш. Это значит, что девушки любят тех же самых мальчиков, которые пользуются популярно­стью в мальчиковых группах. Но - оборотная сторона медали - именно эти юноши наиболее склонны проявлять сексуальную агрессию и злоупотреблять доверием своих подружек, а также пить и пользоваться наркотиками.

Этот пример убедительно показывает несостоятельность любых простых решений. С моральной точки зрения, Дон Жуан - фигура отрицательная, безнравственная и социально опасная. Но, даже оставив в стороне его потенциальную репродуктивную ценность (в свете эволюционной биологии, Дон Жуан производит больше потомков, чем застенчивый Вертер, а его активность и энергия могут быть социально полезными), он нравится многим женщинам и гомосексуальным мужчинам. Перевоспитать его едва ли возможно, если же его истребить - пострадают все те, кому он нравится (даже если им приходится из-за него плакать). А в свете логики сохранения окружающей среды, Дон Жуан имеет не меньше прав на существование, чем уссурийский тигр, - тоже не бог весть какой вегетарианец.

Столь же привлекательные и столь же опасные типы, с аналогичными психофизиологическими свойствами, есть и среди женщин. Кармен на роль положительной женщины-матери явно не годится. Но если мамы всякие нужны, мамы всякие важны, то и папы тоже.

Литература

 

1. См.: Barker-Benfield G. J. The Culture of Sensibility. Sex and Society in Eighteenth-Century Brittain. The Univ. of Chicago Press, 1992

2. См.: Hofstede G. and Associates. Masculinity and Femininity. The Taboo Dimension of National Cultures. Sage Publications, 1998.

3. Schlegel A. and Barry H. Adolescence. An Anthropological Inquiry. NY: Free press, 1991.

4. Miedzian M. Boys will be boys: Breaking the link between masculinity and violence. NY: Doubleday, 1991.

5. Wrangham R. and Peterson D. Demonic Males. Apes and the Origins of Human Violence. Boston: Houghton Mifflin, 1996.

6. См.: Kemper T. D. Social structure and testosterone: Explorations in the socio-bio-social chain. Rutgers University Press, 1990. Новейшие данные о связи тестостерона и доминантности у мужчин см.: Круглый стол по статье Mazur A. and Booth A. Testosteron and Dominance in Men в журнале Behavioral and Brain Sciences, 1998. Vol. 21. Р. 353-397.

7. Цит. по: Savran D. Taking it like a man. White masculinity, masochism and contemporary American culture. Princeton Univ. Press, 1998. Р. 209.

8. Ерофеев В. Мужчины. Изд. 3. М.: Подкова, 1999. С. 6.

9. Bogaert А. F. and Fisher W. A. Predictors of university men’s number of sexual partners. Journal of Sex Research, 1995. Vol. 32, № 2. P. 119-130.

10. Feldman S. S. et al. Patheways tp early sexual activity: A longitudinal study of the influence of peer status. Journal of Research in Adolescence, 1995. Vol. 5. P. 387-412.

 

РОССИЙСКИЙ МУЖЧИНА И ЕГО ПРОБЛЕМЫ

 

И. С. Кон

 

План 3 лекции

 

1.    Специфика формирования маскулинности в России.

2.    Стереотипы массового сознания о фемининности/маскулинности.

3.    Мужские образы в СМИ.

1. Специфика формирования маскулинности в России

Как выглядят на этом фоне российские мужчины? Если верить тому, что мы сами о себе пишем, в России «настоящих мужчин» нет, не было и быть не может. «Мужчина состоит из свободы, чести, гипертрофированного эгоизма и чувств. У русских первое отняли, второе потерялось, третье отмерло, четвертое - кисель с пузырями» - утверждает Виктор Ерофеев1.

На мой взгляд, ситуация не столь безнадежна. Глобальные тенденции, о которых говорилось выше, просто осуществляются у нас в соответствии с национальными особенностями страны, сложившимися задолго до 1917 г.

Гендерный порядок и стереотипы маскулинности в России всегда были противоречивыми. Хотя древнерусское общество было типично мужским и патриархатным, женщины играли заметную роль не только в его семейной, но и в политической и культурной жизни. В русских сказках присутствуют не только образы воинственных амазонок, но и беспрецедентный, по европейским стандартам, образ Василисы Премудрой. Европейских путешественников и дипломатов ХVIII - начала ХIХ вв. удивляла высокая степень самостоятельности русских женщин, то, что они имели право владеть собственностью, распоряжаться имениями и т.д

Старые и новые философы, фольклористы и психоаналитики в один голос говорят об имманентной женственности русской души и русского национального характера.

«Тайна души России и русского народа, разгадка всех наших болезней и страданий - в недолжном. В ложном соотношении мужественного и женственного начала», - писал Н. А. Бердяев, отмечая недостаток «мужественности в народе, мужественной активности и самодеятельности»2.

По словам Георгия Гачева, «субъект русской жизни - женщина; мужчина - летуч, фитюлька, ветер-ветер; она - мать-сыра земля. Верно, ей такой и требуется - обдувающий, подсушивающий, а не орошающий семенем (сама сыра - в отличие от земель знойного юга); огня ей, конечно, хотелось бы добавить к себе побольше...»3.

В русском языке и народной культуре Россия выступает в образе матери. В русской семье существовало особое почтение к женщине-матери, тогда как отцы и мужья часто выглядят слабыми и несамостоятельными. Маскулинность часто проявлялась главным образом в деструктивной и антисоциальной форме - в бесшабашной удали, пьянстве, драках и т.п. Некоторые историки связывали это с политическим деспотизмом и недостатком индивидуальной предприимчивости.

Советская власть продолжила эту противоречивую традицию.

Советский тоталитаризм, как и всякий иной, был по своей сути мужской культурой. Официальный телесный канон советского искусства 1930-х гг. характеризуется «обилием обнаженной мужской плоти»4 - парады с участием полуобнаженных гимнастов*, многочисленные скульптуры спортсменов, расцвет спортивной фотографии; не построенный культовый Дворец Советов должны были украшать гигантские фигуры обнаженных мужчин, шагающих на марше с развевающимися флагами.

Правда, в отличие от нацистского, в советском искусстве гениталии всегда закрыты, его телесный эталон больше напоминает унисекс. Но этот «унисекс» как в эстетике, так и в педагогике, был сильно маскулинизирован. Советское «равенство полов» молчаливо предполагало подгонку женщин, включая и их тело, к традиционному мужскому стандарту (все одинаково работают, все готовятся к труду и обороне, никаких особых женских проблем и т.д.). Одним из аспектов этой политики была и лицемерная большевистская сексофобия.

Однако гипертрофия одних «маскулинных» ценностей (коллективизм, дисциплина, самоотверженность) достигалась за счет атрофии других, не менее важных черт - энергии, инициативы, независимости и самостоятельности.

 Экономическая неэффективность советской системы, в сочетании с политическим деспотизмом и бюрократизацией общественной жизни оставляли мало места для индивидуальной инициативы и независимости. Чтобы добиться экономического и социального успеха, нужно было быть не смелым, а хитрым, не гордым, а сервильным, не самостоятельным, а конформным. С раннего детства и до самой смерти советский мужчина чувствовал себя социально и сексуально зависимым и ущемленным.

Социальная несвобода усугублялась глобальной феминизацией институтов социализации и персонифицировалась в доминантных женских образах. Это начиналось с раннего детства в родительской семье. Из-за высокого уровня нежеланных беременностей и огромного количества разводов, каждый пятый ребенок в СССР воспитывался без отца или хотя бы отчима. В середине      1980-х гг. только в так называемых материнских семьях воспитывалось около 13,5 миллионов детей.

То же самое наблюдается и сегодня. По данным выборочной переписи 1994 г., 20% российских семей с несовершеннолетними детьми были неполными и 19,6% всех детей рождены вне брака. Да и там, где отец физически присутствует, его авторитет в семье и роль в воспитании детей, как правило, значительно ниже, чем роль матери. Отцы обладают преимуществом только в информационной сфере, когда речь идет о политике и спорте5.

В детском саду и в школе главные властные фигуры - опять-таки женщины. В официальных подростковых и юношеских организациях (пионерская организация, комсомол) тон задавали девочки (среди секретарей школьных комсомольских организаций они составляли три четверти). Мальчики и юноши находили отдушину только в неформальных уличных компаниях и группах, где власть и символы были исключительно мужскими. Многие такие группы в России, как и на Западе, подчеркнуто мизогинны.

После женитьбы молодому мужчине приходится иметь дело с любящей, заботливой, но часто доминантной женой, которая, как некогда его мама, лучше него самого знает, как планировать семейный бюджет и что нужно для дома, для семьи. А в общественно-политической жизни все контролировалось властной «материнской» заботой КПСС.

Этот стиль социализации, несовместимый ни с индивидуальным человеческим достоинством, ни с традиционной моделью маскулинности, вызывал противоречивые психологические реакции.

На идеологическом уровне безотцовщина и тоска по мужскому началу способствовали трансформации образа отсутствующего реального отца в характерный для всякого тоталитарного сознания (так было и в нацистской Германии) мифологизированный унитарный образ Вождя, Отца и Учителя.

Несколько ниже располагаются идеализированные образы коллективной маскулинности, мужского (особенно воинского) товарищества и дружбы. Принадлежность к коллективному мужскому телу, сочетающая гомосоциальность с неосознанным гомоэротизмом, психологически компенсирует мужчине его слабость и несамостоятельность в качестве отдельного индивидуума: каков бы я ни был сам по себе, в рамках группового «мы, мужики», я силен и непобедим. «Русский мужчина-конь скачет, скачет, его несет, он сам не понимает, куда он скачет, зачем и сколько времени он скачет. Он просто скачет себе и все, он в табуне, у него алиби: все скачут. и он тоже скачет»6.

На бытовом уровне компенсация и гиперкомпенсация «слабой» маскулинности имеет несколько вариантов.

В одном случае это идентификация с традиционным образом сильного и агрессивного мужика, утверждающего себя пьянством, драками, жестокостью, членством в агрессивных мужских компаниях, социальным и сексуальным насилием.

Во втором случае покорность и покладистость в общественной жизни компенсируется жестокой тиранией дома, в семье, по отношению к жене и детям.

В третьем случае социальная пассивность и связанная с нею выученная беспомощность компенсируется бегством от личной ответственности в беззаботный игровой мир вечного мальчишества. Не выучившись в детстве самоуправлению и преодолению трудностей, такие мужчины навсегда отказываются от личной независимости, а вместе с нею - от ответственности, передоверяя социальную ответственность начальству, а семейную - жене.

Но при любом раскладе люди испытывают неудовлетворенность. Проблема «феминизации мужчин» и «маскулинизации женщин» появилась на страницах советской массовой прессы, начиная с моих статей в «Литературной газете» в 1970 г. С тех пор споры не затухали. Женщины патетически вопрошают «Где найти настоящего мужчину?», а мужчины сетуют на исчезновение женской ласки и нежности.

Широкий резонанс в обществе вызвала статья известного демографа Б. Ц. Урланиса «Берегите мужчин», в которой автор, опираясь на данные медицинской статистики о повышенной детской смертности, меньшей продолжительности жизни, вредных привычках, алкоголизме, курении, траспортных происшествиях и рискованном поведении мужчин, убедительно показал, что мужчины - не сильный, а скорее слабый пол, требующий особой заботы и внимания.

2. Стереотипы массового сознания о фемининности/маскулинности

Представления советских людей об маскулинности и фемининности всегда оставались стереотипно-сексистскими. В анкете популярного еженедельника «Неделя» (1976), какие качества наиболее желательны для мужчин и для женщин, единственной общей для обоих полов чертой, вошедшей в пятерку важнейших, оказалась верность. «Ум», занявший в «мужском» наборе первое место, в «женском» идеале стоит где-то в хвосте. Первое место в образе идеальной женщины занимает «женственность», а в мужском идеале за умом следует «мужественность». Характерно, что хотя все советские женщины работали, в наборе идеальных женских качеств нет ни одного, проявляющегося преимущественно в сфере труда.7 Говоря о желательных свойствах женщины, мужчины автоматически представляют себе возлюбленную, жену или мать, но никогда - товарища по работе.

Это имеет далеко идущие социально-психологические последствия. Судя по данным проведенного в 1991-92 гг. сравнительного исследования, россияне весьма гомосоциальны, уровень взаимпонимания и эмоциональной близости у российских мужчин и женщин ниже, чем у немцев, поляков, венгров и шведов. Максимум понимания, эмоциональной близости и практической помощи у представителей собственного пола находят соответственно 77, 57 и 74 процента опрошенных мужчин.

По словам Марины Арутюнян, «создается впечатление, что наши опрошенные «нарисовали» портрет двух в духовном и социальном отношении гомосексуальных (это явная опечатка или терминологическая неточность, речь идет не о гомосексуальности, а о гомосоциальности - И. К.) структур, где люди ориентированы на отношения доверия, понимания, поддержки, уважения, подражания, равно как и открытой осознанной борьбы преимущественно внутри собственного пола; взаимодействие же между полами в значительной мере построено для мужчин на «восхищении», «импульсах» и «эмоциональной поддержке», для женщин отчасти на потребности практической и эмоциональной поддержки со стороны мужчин»8.

Крушение советской системы не изменило прежних стереотипов маскулинности*, но сделало их более артикулированными и разнообразными. Российская массовая культура, будь то реклама, кино или телевидение, является откровенно сексистской. Как замечает Алексей Юрчак, «образы мужчины и женщины в большинстве рекламных роликов на наших телеэкранах не просто созданы разными средствами, но и наделены разными обязанно­стями, разными устремлениями в жизни, разной социальной силой. Реклама излагает нам простым языком старый патриархальный миф о том, какими должны быть мужчина и женщина. «Настоящий мужчина» предстаёт личностью творческой, профессиональной, знающей, способной принимать решения и одерживать победы в одиночку. Его действия изменяют окружающий мир. Он самодостаточен. «Настоящая женщина», призвана сопровождать «настоящего мужчину», являться дополнительной наградой за его победы. Она предстает в рекламе существом ограниченным,     зависимым, домашним. Ей не надо быть умной и творческой   личностью, а надо иметь пышные блестящие волосы, стройную фигуру, привлекательную походку. А когда благодаря этим качествам мужчина найден, ей надо следить за семейным уютом, стирать, готовить, лечить так, чтобы он оставался доволен. Он - субъект действия, творец, величие которого дополнительно подчеркнуто умением вовремя проинструктировать и поощрить представительницу слабого во всех отношениях пола. Она - объект созерцания, исполнитель, ждущий внимания, указаний и поощрений.

Повторяя эти примитивные патриархальные образы бесчисленное множество раз в самых разных вариантах, сегодняшняя российская реклама во многом работает на усиление консервативных гендерных стереотипов, которые в нашей культуре и без того достаточно консервативны»9.

Вместе с тем в российских СМИ и в более сложных формах гендерного дискурса настойчиво проводится мысль о неполноценности и угнетенности российских мужчин, являющихся жертвами стервозных женщин (характерно, что первая передача первого российского «мужского» ток-шоу была посвящена именно женщине-стерве), либо коммунистического деспотизма, либо западной колонизации.

Бросается в глаза резкое расхождение мужского и женского дискурса по этим сюжетам, а также возникновение своеобразных российских аналогов западных теорий маскулинности.

Воинствующе антифеминистская, сексистская, местами гомофобская, но одновременно ироничная и щемяще самокритичная книга Виктора Ерофеева «Мужчины» - не связанный нормами западной политической корректности российский вариант мифопоэтической маскулинности.

«Человек рода он», как определил мужчину Даль, встречает ХХI в. с белым флагом капитуляции в руках. Это напоминает размахивание кальсонами.

Ликуй, феминистка! На Западе женское движение, приобретя уставные формы идеологии, разрушило половую «империю зла». Прощай, главенствующий статус! Цивилизованный мужчина отступил по всем направлениям…

Судьба мужчины в России выглядит иначе, однако не менее травматично.

Кто виноват, что русский мужчина рухнул? Советская власть? Да. Но кто виноват, что возникла советская власть? Русский мужчина.

Я называю русского мужчину облаком в штанах. Но не в том немом смысле, который имел в виду Маяковский. Мы говорим на языке пустоты. Русский мужчина был, русского мужчины уже еще нет, русский мужчина снова может быть»10.

«Суворовский переход с дикого Востока на дикий Запад огородами, минуя первоисточники цивилизации», означает также смену типов маскулинности. Место созерцательного придурка Иванушки-дурачка занимает «бандит-активист, который не ждет милости от природы», но который, сколотив состояние, сразу же дает своим детям европейское образование. Герой Ерофеева - не примитивный мужик, который принадлежит к низшему сословию, даже если он разъезжает на джипе, а мужик, который встает с карачек и путем обретения индивидуальности начинает превращаться в мужчину. Он меняет пятерню на прическу, броневик на парфюм, мат на английский, партбилет на перстень, коммуналку на вертолет. Но самое трудное для него - сменить «мы» на «я». «Мужчина - это такой мужик, который нашел (мат на английском) his own identity и перевел понятие на русский язык»11.

Превращению мужика в мужчину по мере сил способствуют такие мужские журналы, как «Плейбой» и «Мужское здоровье». Откровенно прозападные и издаваемые западными издателями, они ведутся с хорошим чувством юмора и адресованы состоятельным, преимущественно молодым, российским мужчинам, которые уже научились делать деньги и хотят приобщиться к материальным достижениям западной цивилизации.

Подразумеваемый адресат этих изданий - преуспевающий бизнесмен или классный специалист, живущий по пушкинской формуле «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Это предполагает двухполюсную маскулинность, сочетающую высокие деловые достижения с бытовым комфортом и успехом у женщин.

Для редактора журнала «Медведь» главный признак маскулинности - самодостаточность, а ее носитель - мужчина-профессионал12. Таким мужчинам нужен не просто секс, а эротика, они хотят быть красивыми, элегантными, хорошо одетыми.

Характерный заголовок в одном из номеров Men’s Health (1999, №  5) - «Тело, которого ты достоин» - явно перекликается с адресованной женщинам рекламой известной французской парфюмерной фирмы - «Ведь я этого достойна!» «Мужской» мотив достижения органически переплетается с «фемининной», по старым российским стандартам, заботой о собственной внешности, которая должна производить впечатление как на женщин, так и на потенциальных деловых партнеров. Забавно, что при этом модель и покупатель подчас отождествляются: в одном из номеров журнала молодые российские бизнесмены сами демонстрируют верхнюю одежду с ценниками (до нижнего белья пока не дошло). Идео­логически, по большому счету, журнал сексистский, женщина выступает в нем лишь как партнерша преуспевающего мужчины. Но свое название он вполне оправдывает и поскольку цивилизованный мужчина лучше нецивилизованного, заслуживает положительной оценки.

Если «Мужское здоровье» и многочисленные сексуально-эротические издания утверждают буржуазно-либеральные ценности общества потребления, то в таких журналах, как «Махаон» и «Андрей», гегемонная маскулинность имеет отчетливо националистическую и антизападную направленность.

В редакционной декларации «Андрея» (1991) подчеркивалось, что «он необходим сегодня, потому что именно мужчины более всего нуждаются в освобождении от стрессовой агрессивности и неудовлетворенности. Их психологическая свобода - залог освобождения общества от довлеющих комплексов искаженной эпохи». Мучительная «мужская травма» ассоциируется не столько с женской эмансипацией, сколько с ослаблением российской государственности. Мужское достоинство и сексуальность рассматриваются как неотделимые от национальной гордости и великодержавности, а русский мужчина предстает в виде существа слабого, окруженного со всех сторон враждебными силами и борющегося с национальной и сексуальной униженностью. Журнал старается компенсировать травму, нанесенную великой нации, лишившейся статуса сверхдержавы13.

То же самое делает телевизионная и кинопублицистика, особенно в связи с событиями в Югославии и войной в Чечне. На экранах ТВ идут бесконечные западные и не уступающие им по крутизне отечественные боевики, прославляющие мужскую силу, воинские навыки, выносливость и решительность. В документальной кинохронике бородатые чеченские боевики перемежаются кадрами разрушенных городов и изображениями небольшого, но решительного Путина, который то грозит мочить боевиков в сортире, то лично управляет военным самолетом. Проправительственный блок «Медведь», возглавляемый двумя генералами и полковником налоговой полиции, чемпионом мира по борьбе, выступал на выборах в Думу под лозунгом «Кто в лесу хозяин?»

Агрессивная маскулинность активно насаждается и проигрывается в сфере «силового предпринимательства», субъектами которого являются организованные преступные группировки, частные охранные предприятия и близкие к ним структуры.14 Рекрутируясь из спортсменов, «качков» и бывших уголовников, они переносят в деловую и общественную жизнь понятия и нравы старого гулага, - культ физической силы, пренебрежение к ценности человеческой жизни, готовность к применению насилия и т.д., рассматриваемые как проявления подлинной «мужской жизни». Распространение подобных нравов и ценностей среди подростков угрожает самим устоям цивилизованного бытия и правового общества.

Агрессивная маскулинность антизападного и антилиберального толка пронизывает идеологию ультранационалистических политических организаций, таких как «Соколы Жириновского» и особенно Русское Национальное Единство Александра Баркашова. Идея возрождения русских национальных единоборств не только помогает баркашовцам привлекать в свои ряды мужскую молодежь, но и служит им своеобразной политической крышей. На президентских выбора 2000 г. Баркашов даже выдвинут не от собственной одиозной РНЕ, от этой как бы неполитической организации.

Классический канон гегемонной маскулинности успешно эксплуатируется действующими политиками и имиджмейкерами. Образ «настоящего», большого и сильного мужика немало способствовал популярности Бориса Ельцина. Но если у Ельцина этот образ был подлинным, то многие другие политики только стараются выглядеть мачообразно. У Александра Невзорова из-за имиджа крутого парня, щеголяющего в черной куртке, объезжающего коней, стреляющего, обожающего силу, кровь и трупы и снимающего любые побоища и войны, выглядывает обиженный мальчик, который притворяется мужиком, чтобы скрыть свои неразрешенные подростковые комплексы. Такая же симуляция мужской силы ощущается в образе Владимира Жириновского.

Короче говоря, мужчин, работающих под «мачо», в России много. Напротив, феминистские идеи среди российских мужчин распространены слабо, только на теоретическом уровне, в контексте гендерных исследований. По моим наблюдениям на нескольких гендерных школах и конференциях, мужчин-феминистов в России очень мало, и они определенно не в тельняшках. За пределами международных, преимущественно женских, организаций о них никто практически не слышал.

Однако несмотря на популярность традиционного канона доминантной маскулинности, он не является безраздельно господствующим. Важным показателем его дезорганизации может служить трансформация образа солдата. Солдат всегда считался живым воплощением маскулинности, а армия - школой воспитания мужества. Теперь солдат часто рисуется как слабый и беспомощный мальчик, над которым безнаказанно издеваются его начальники и старослужащие (дедовщина), а выручать его из           всех бед должна мама, которая может даже увезти его из армии. Тема солдатских матерей, которых боятся даже бравые генералы, - хорошая пища для размышлений о меняющейся маскулинности.

3. Мужские образы в СМИ

Неоднозначны и мужские идолы российской массовой куль-туры*.

Самый популярный мужской тип, раскручиваемый средствами массовой информации, - не мачо, а более или менее андрогинные юноши (Шура, Никита, Иванушки интернэшнэл, Андрей Губин), с намеком на возможную би- или гомосексуальность (крайний случай этого - Борис Моисеев), изображающие нечто вроде деликатного мужского стриптиза. В этом ключе работает и поддерживающая свой «мальчиковый», несмотря на возраст, имидж группа «На-На». Публика, посещающая их концерты, смешанная, моложе 30 лет, особенно много девочек-подростков.

Вторая по популярности категория кумиров - сентиментальные молодые сердцееды, исполнители сладких песен о любви (Юлиан, Влад Сташевский, Валерий Миладзе, Леонид Агутин). Их западный аналог - Рикки Мартин. Где-то на грани первого и второго типа работает Филипп Киркоров. Аудитория этих певцов исключительно женская, от 13 до 50 лет.

Образы мачо, которые в США чаще всего ассоциируются со стилем кантри, в России представлены группой Любэ (со своеобразным военно-патриотическим уклоном) и исполнителями блатной песни, поэтизирующими пьянство, драки и мужское товарищество. Их публика на 90% мужская, от 25 до 60 лет.

Рок, считавшийся в 1960-х гг. классическим выражением маскулинности, сейчас стал маргинальным, круг его почитателей сравнительно узок и к тому же дифференцирован. Мальчики-подрост­ки, байкеры и члены криминальных группировок по-прежнему предпочитают хеви металл, наряду с маскулинной экзотикой в одежде и поведении. Мейнстрим рок (Андрей Макаревич, Борис Гребенщиков), будучи по составу групп и публики исключительно мужским, отличается от западного рока тем, что секс не играл в нем существенной роли, это была музыка социального протеста. В дальнейшем «протестные» мотивы заглохли, некоторые новые группы («Мумий Тролль») стали более сексуальными.

Хотя детальный анализ российских канонов маскулинности затрудняется недостатком научных исследований, похоже на то, что эти образы столь же многообразны, проблематичны и переходны, как и все остальные российские ценности.

Подведем итоги.

Трансформация традиционных мужских ценностей и канонов маскулинности - общее неумолимое требование времени. Нравится он нам или нет, этот процесс давно уже идет во всем мире, включая Россию. Но смешение дескриптивных, аскриптивных и прескриптивных черт маскулинности может порождать опасные иллюзии.

Хотя каноны маскулинности и фемининности взаимосвязаны, предствления жизни и образы меняются и обновляются быстрее мужских, а женские представления о мужчинах и представления мужчин о самих себе часто не совпадают. При этом одни склонны преувеличивать, а другие - преуменьшать масштабы происходящих перемен.

Люди постоянно ищут чудесного избавления от всех своих бед с помощью какого-то Другого, приписывая этому Другому непо­средственность и интуитивность, на которые не способен сухой и рассудочный господствующий класс. В ХVIII в. таким потенциальным всеобщим освободителем был благородный дикарь, в      ХIХ в. им стал революционный пролетариат. В ХХ в. претендентов на роль спасителя стало много - женщины, черные, цветные, сексуальные меньшинства - причем все они описываются в одних и тех же превосходных терминах. Но при ближайшем ознакомлении все эти Другие оказывались менее привлекательными, чем казалось их апологетам. С расширением их власти и сферы      ответственности угнетенные группы воленс-ноленс прибегают к тем же средствам и методам управления, что и их предшественники.

Хотя традиционный канон (точнее - каноны) маскулинности претерпевает существенные изменения, эта трансформация имеет объективные границы, обусловленные, с одной стороны, рамками полового диморфизма, а с другой - индивидуально-типологическими различиями.

Идея планомерного систематического перевоспитания мужчин по единому образцу кажется мне такой же утопией, как задача создания «нового человека», о которую разбилась Советская власть. Сексуальный большевизм - оборотная сторона сексизма, прикрывающая наивный моральный императив Вороньей слободки: «Как захочем, так и сделаем!». Несмотря на все социальные изменения, по некоторым своим параметрам «мир останется прежним - восхитительно снежным и сомнительно нежным» (Иосиф Бродский).

Тем не менее, мир явно становится все более многоцветным. Индивидуализация и плюрализация социального бытия влечет за собой неизбежность признания не только разных типов маскулинности/фемининности, но и таких индивидуальных стилей жизни, которые вообще не вписываются в эту дихотомию.

Чем лучше мужчины и женщины будут знать сами себя и друг друга, тем меньше у них будет разочарований.

 

Литература

 

1. Ерофеев В. Мужчины. Изд. 3. М. С. 82.

2. Бердяев Н. А. Философия неравенства (1918) Собрание сочинений. Т. 4. Paris, YMCA-press, 1990. С. 269-270.

3. Гачев Г. Русский Эрос. «Роман» Мысли с Жизнью. М.: Интерпринт, 1994. С. 251

4. См.: Синельников А. Мужское тело: взгляд и желание. Заметки к истории политических психологий тела в России. Гендерные исследования. 1999. № 2. С. 209-219 ; М. Золотоносов. Глиптократос. Исследование немого дискурса. Аннотированный каталог садово-парковой скульптуры сталинского времени. СПб.: ИНАПРЕСС, 1999.

5. Обзор данных см.: Кон И. С.  Ребенок и общество (историко-этнографическая перспектива). М.: Наука, 1988. Гл. 5; его же: Психология ранней юности. М.: Просвещение, 1989. С. 114-119.

6. Ерофеев В. Указ. соч. С.10

7. См.: Кон И. С. «Равенство? Одинаковость?» Разрешите познакомиться. М.: Известия, 1978. С. 51-59.

8. Арутюнян М. «Гендерные отношения в семье», Материалы Первой Российской летней школы по женским и гендерным исследованиям «ВАЛДАЙ-1996». М.: МЦГИ, 1997. С. 133-134.

9. Юрчак А. Миф о настоящем мужчине и настоящей женщине в российской телевизионной рекламе. Семья, гендер, культура. Материалы международных конференций 1994 и 1995 гг. Отв. редактор В. А. Тишков. М.: Институт энтологии и антропологии РАН, 1997. С. 397.

10. Ерофеев В. Указ. соч. С. 81, 82.

11. Ерофеев В. Указ. соч. С. 8.

12. См.: Ушакин С. Видимость мужественности. Рубеж. 1998. № 12.   С. 106-131; Чернова Ж. Социальное конструирование: маскулинность в современных мужских журналах: журнал «Медведь» 1995-1998. Магистерская диссертация (рукопись)

13. Боренстейн Э. Маскулинность и национализм в современных русских «мужских журналах». Эрос и порнография в русской культуре. Под ред. М. Левитта и А. Топоркова. М.: ЛАДОМИР, 1999. С. 621.

14. См.: Волков В. В. Ценности и нормы нелегальных силовых структур. - Журнал социологии и социальной антропологии. 1999. Том II.       № 3. С. 78 - 86.

 




Статья любезно предоставлена автором для размещения на портале "Женщина и общество"