Русские женщины в лабиринте равноправия

ОЧЕРК 2. СВОБОДА И РАВЕНСТВО СОВЕТСКИХ ЖЕНЩИН

2. От теории к практике: "контракт работающей матери"

Все официальные пропагандистские советские издания, учебные пособия и научные исследования в один голос утверждали: "Главным, определяющим моментом фактического равноправия женщины в обществе является ее участие в общественном труде. Труд - это основа эмансипации женщины, ее экономической независимости. Труд способствует развитию личности женщины, повышает ее роль в жизни общества и семье, дает ей моральное удовлетворение"¹¹⁷. Представление о том, что женщина может и не трудиться в общественном производстве, напрочь исчезло из советского общественного сознания. Именно на этом основании, определяя характер гендерных отношений в советский период, сегодняшние социологи единодушно квалифицируют его как "контракт работающей матери".

Важно отметить, что втягивание женщин в общественное производство диктовалось не столько потребностями эмансипации, сколько нуждами модернизации советской экономики, ее перехода из фазы аграрной в индустриальную. Следует еще раз напомнить, что любая модернизация, даже если она происходит в порядке естественной эволюции, сопровождается общественными потрясениями. Это процесс конфликтный, мучительный, особенно тогда, когда естественную эволюцию подменяет планируемая революция, как это было в СССР.

Начиная с 20-х годов удельный вес женщин в составе наемной рабочей силы все время повышался. Правда, в рамках этой устойчивой тенденции имели место и определенные колебания, обусловленные изменениями в запросах экономики: в период нэпа, в послевоенные годы, в начале и середине 60-х годов, когда разворачивались реформы А.Н. Косыгина, занятость женщин снижалась. И наоборот, в 30-е годы - в момент форсированной индустриализации страны, в годы Великой Отечественной войны, в 70-80-е годы происходит рост доли женщин в общей численности рабочих и служащих.

В 70-е годы доля женщин в общей численности рабочих и служащих, достигнув 51%, удерживается на этом уровне вплоть до конца 80-х годов. Все это двадцатилетие 70-80-е годы 92% советских женщин трудоспособного возраста работают и учатся. Главной сферой приложения женского труда была промышленность. Она занимала первое место по абсолютному числу используемых женских рабочих рук, при этом численность занятых там женщин росла быстрее, чем численность мужчин. В результате удельный вес женского труда в промышленности достиг к 1974 году 49%, в сельском хозяйстве женщины составляли 45% работников совхозов, подсобных хозяйств, других сельскохозяйственных предприятий. Женщины составляли большинство среди работников здравоохранения и социального обеспечения (84%), просвещения (74%), культуры (70%), связи (68%), торговли и общественного питания (76%)¹¹⁹. Иначе говоря, женщины работали во всех отраслях народного хозяйства и всюду играли огромную, часто решающую, роль, во многих случаях решающую роль, в качестве основной рабочей силы.

Количественные показатели женской занятости, значимые для описания процесса модернизации общественного уклада, недостаточны для выводов о воздействии женской трудовой активности на достижение свободы и равенства женщин в обществе. Гораздо важнее здесь показатели качественные, свидетельствующие о характере и содержании женского труда. Что происходило с этой точки зрения? Социологи отмечали, что менялись сами типы женской занятости: с 30-х по 70-е годы практически вдвое сократилось число женщин, занятых в сельском хозяйстве, в основном в результате общего процесса перехода сельского населения в города. В те же годы в 4 раза возросла доля женщин, занятых трудом промышленного типа, а также трудом по информационному обеспечению производства и управления¹²⁰. Иначе говоря, можно утверждать, что рост общей численности женщин, работающих в народном хозяйстве, или общей доли женского труда, сопровождался ростом его квалификации.

Вместе с тем, спецификой профессиональной занятости женщин в СССР многие годы оставался неквалифицированный или малоквалифицированный труд, преимущественно ручной, крайне тяжелый, не требовавший какой-либо профессиональной подготовки. По официальной статистике, таким трудом к началу 80-х годов было занято около 40% женщин, в то же время для всех занятых этот показатель приближался к 30%¹²¹. Это значит, что женщины составляли основной контингент работников тяжелого физического труда: около половины промышленных, строительных и сельскохозяйственных рабочих, занятых ручным физическим и маломеханизированным трудом, 70% складских рабочих, 90% занятых на конвейере, 97% занятых ткачеством в легкой промышленности, 98% уборщиц, сиделок, нянь¹²².

Огромное число женщин трудилось в условиях вредного производства: свыше миллиона человек - при неблагоприятном температурном режиме, около миллиона - при повышенном уровне шума и вибрации и столько же - при большой запыленности и загазованности рабочих мест, почти 700 тыс. - при недостаточной их освещенности. Доля занятых женщинами рабочих мест, не отвечавших требованиям норм и правил охраны труда, в начале 80-х годов составляла: на предприятиях химической промышленности - от 20 до 50%, радиопромышленности и приборостроения - по 46, лесной и бумажной промышленности - 34%¹²³.

Социологи, исследовавшие эту проблему, отмечали, что женщины с низкой квалификацией сознательно шли на вредное производство - оно обеспечивало более высокую оплату труда, сокращенный рабочий день, ранний выход на пенсию. С их добровольного согласия руководители предприятий предпочитали не вспоминать о действующем законодательстве об охране женского труда, которое было достаточно хорошо развито в тот период.

В социалистическом обществе равная оплата за равный труд изначально была закреплена законом. Действительно, и в промышленности, и в других сферах занятости женщина получала за равный труд ту же заработную плату, что и мужчина. Проблема была в другом: во-первых, происходила "феминизация" низкооплачиваемых работ; во-вторых, по мере того, как женщины осваивали ту или иную профессию, эта профессия становилась непрестижной и низкооплачиваемой. Так возникали межотраслевые и внутриотраслевые различия в заработной плате. Они были свидетельством реального неравенства в оплате женского и мужского труда, но свидетельством скрытым, неявным.

Отраслями по преимуществу "женского" труда к началу 80-х годов были торговля и общественное питание, здравоохранение и социальное обеспечение, народное образование и культура. Здесь средняя заработная плата была гораздо ниже, чем в целом по народному хозяйству, и уступала оплате труда в промышленности, строительстве и на транспорте. Если принять за 100% оплату труда в промышленности, то в эти годы среднемесячная заработная плата в торговле и общественном питании составляла 71%, в здравоохранении и социальном обеспечении - 64, в народном образовании - 69, в учреждениях культуры - 56%¹²⁴. Но и в промышленности, в тех ее отраслях, где преобладали женщины, - а это легкая, пищевая, швейная, фармацевтическая, - средняя заработная плата была почти на треть ниже, чем в целом по стране. Этот разрыв существовал и внутри одной и той же профессии, здесь точно так же средний заработок женщин составлял менее двух третей заработной платы мужчин¹²⁵.

Социологи были склонны объяснять разрыв в оплате мужского и женского труда отставанием женщин-работниц в уровне профессиональной квалификации от работников-мужчин. Эти объяснения звучали парадоксально, особенно рядом с другими статистическими данными - данными об уровне образования женщин.

Уровень образования женщин в СССР служил знаком особых достижений социалистической системы. На всех женщин распространялся закон об обязательном общем среднем образовании. Начиная с середины 60-х годов женщин-специалистов с высшим и средним образованием было в стране 59%. В 1981 году женщины составляли 52% студентов в высших учебных заведениях, 56% учащихся в средних специальных учебных заведениях¹²⁶. В общем составе специалистов - инженеров, агрономов, врачей, педагогов - женщин было больше, чем мужчин. Это свидетельство важного места женщин в системе общественного труда и их огромной роли в жизни страны. Настолько огромной, что в случае их всеобщей забастовки, особенно там, где их большинство, народному хозяйству грозил бы хаос, а то и полный крах. Ведь женщины - это 66% врачей, 74% учителей, 60% инженеров, 87% экономистов и бухгалтеров, 45% агрономов и зоотехников, 40% научных работников¹²⁷.

Чем объяснить эту тягу советских женщин к высшему образованию? В первую очередь, завоеваниями русского женского движения прошлого века и начала нынешнего столетия. Благодаря этим завоеваниям, уже в 1913 году в составе студентов, обучавшихся в Петербурге, числилось 37% женщин¹²⁸.

Другой фактор - потребность общества в максимальной мобилизации женских трудовых резервов. Высокая образованность и профессиональная подготовка женщин должны были стать реальной основой их равноправия в труде и его оплате. Официальная наука не без оснований подчеркивала, что "решение проблемы общего образования и развертывания на его основе среднего специального и высшего образования дает женщине все возможности стать квалифицированной работницей, специалистом и руководителем в народном хозяйстве"¹²⁹.

Но этого не происходило. Почему? Откуда возникало неравенство в оплате труда, трудности в реализации профессиональных навыков, барьеры в продвижении по службе, недопредставленность женщин на руководящих должностях и сверхпредставленность на низкостатусных работах, для которых характерны либо низкая оплата, либо тяжелые условия труда, - т. е. все то, что было типично для положения основной массы трудящихся женщин и что социологи называют сегрегацией в профессиональной сфере по признаку пола?

Все эти проблемы, ярко проявившиеся в сфере труда женщин, были вызваны во многом еще и тем, что существовавшая модель их занятости была сформирована как слепок с модели мужского труда. В этом случае профессиональная активность женщин оказывалась плохо совместимой с другой их функцией - матери и воспитательницы детей, хозяйки дома, исполнения которой также ожидало от них общество. Ведь ее позиции в обществе определял "контракт работающей матери", который не случайно относят к числу гендерно рассогласованных контрактов.

Юные девушки, оканчивая среднюю или высшую школу и получая профессиональную подготовку, вместе с ней усваивали и принцип равенства мужчин и женщин, который был заложен в основу социалистической системы образования. Как правило, вслед за этим, а зачастую и в момент учебы, они выходили замуж и рожали детей. В СССР, по данным статистики, на долю молодых матерей (до 30 лет) приходилось к началу 80-х годов 3/4 всех рождений¹³⁰. Создание семьи, рождение детей вносили глубокие изменения в их жизнь. Гораздо более глубокие, чем в жизнь их партнера по браку. В этот момент они, как правило, впервые обращали внимание на неравное положение полов, на дискриминацию женщин, с которой они не сталкивались прежде, дискриминацию, вызванную, по всеобщему мнению, естественной спецификой их пола. Скажем, молодая пара, оба с университетскими дипломами, в начале своей карьеры и семейной жизни поровну делят домашний труд, работают на схожих должностях с равным усердием и обладают равными способностями. Спустя 9 месяцев она рожает ребенка и остается с ним дома. Он продолжает работу. Профессиональная карьера женщины вынужденно прерывается. На время. И в это время она берет на себя помимо хлопот о ребенке еще и всю нагрузку по дому. Муж, со своей стороны, чтобы компенсировать ее домашнюю загруженность, а также недостаток ее заработной платы, чтобы поддержать семью материально, интенсивно работает. Начинается стремительный рост его карьеры, продвижение по службе. Растут его знания, навыки и одновременно заработная плата. Его время становится более "дорогим", чем ее. Когда ребенок подрастает и женщина выходит на работу, груз домашних обязанностей сохраняется за ней - ведь ее время "дешевле", чем время уже продвинувшегося в карьере мужа. Разрыв между ним и нею углубляется и закрепляется: ему - карьера, ей - домашние заботы, воспитание детей и профессиональный труд "между делом".

Сохранившиеся в обществе патриархатные традиции и воззрения, которых она не замечала, пока училась, теперь давят на нее, сдерживают ее вольный или невольный протест против такого порядка вещей. Протест, сопротивление женщин проявляется, прежде всего, в сокращении рождаемости. Ведь женщина еще может как-то поправить свою профессиональную карьеру после перерыва, связанного с рождением первого ребенка, но рождение второго - в том случае, если ей никто не помогает, -наносит непоправимый удар по ее профессиональным притязаниям. И никакие пособия по материнству, никакие охранные льготы этого противоречия снять не могут. Более того, они его усугубляют, если законодательство распространяет пособия, связанные с рождением детей, не на семью, а на одну только мать. Размеры той категории женщин, которые на время прерывали свою трудовую деятельность после рождения ребенка были, судя по статистике, незначительны в Советском Союзе, в отличие от других социалистических стран.

Именно в этих странах для преодоления неблагоприятных тенденций в воспроизводстве населения, возникающих как следствие сложностей совмещения женщинами профессиональной активности и материнских обязанностей, государство стало проводить активную демографическую политику, что затем стало влиять и на демографическую политику в СССР. Главная ставка в этой политике была сделана на оплачиваемые отпуска для женщин по уходу за ребенком и надбавки на детей. В Венгрии с 1967 года была введена выплата работающим женщинам ежемесячных пособий по уходу за ребенком до достижения им 3-х лет. В Чехословакии с 1971 года устанавливается оплачиваемый отпуск по уходу за ребенком до 2-х лет. В СССР работающие женщины имели тогда же право на частично оплачиваемый (112 дней) отпуск до достижения ребенком возраста 1 года¹³¹.

В официальных речах подчеркивалось, что подобные меры имели неоценимое значение для женщины-матери и для ребенка, поскольку они якобы свидетельствовали об общественном признании материнского труда. На самом деле речь шла о другом: частичная компенсация семье материальных издержек по воспитанию детей и предоставление работающей женщине возможности прерывать профессиональную деятельность на время ухода за ребенком способствовали, с одной стороны, стимулированию рождаемости, т.е. улучшению демографической ситуации, а с другой - укреплению семьи.

И то и другое, разумеется, очень важно и для общества, и для государства. Отчасти эти меры решали и проблему совмещения профессиональной активности женщины с ее семейными и материнскими обязанностями. Но только отчасти, и только тогда, когда эти пособия были ощутимыми, сравнимыми хотя бы с размерами минимальной заработной платы. В других случаях женщины были вынуждены прерывать свой отпуск и выходить на работу. В середине 70-х годов, по данным социологических обследований, проводившихся на предприятиях Москвы и ряда городов Дальнего Востока, далеко не все матери малолетних детей использовали полностью отпуск без сохранения заработка, который позволял им не работать до достижения ребенком 1 года. Из общего числа обследованных, 17% женщин использовали от 4 до 6 месяцев этого отпуска, 14 - 7-9, 63 - 9-12 месяцев и 6% оставались с ребенком до 1,5 лет. Отвечая на вопрос о том, почему они не использовали отпуск полностью, большинство из них ссылалось на материальные трудности в семье и невозможность прожить на заработную плату мужа¹³².

Широко включив женщин в общественное производство, государство было вынуждено пойти также и на развитие сети дошкольных и школьных учебных заведений. Вплоть до 1960 года ситуация с дошкольными учреждениями в СССР была напряженной: на начало 60-х годов только 12,6% детей дошкольного возраста посещало детские сады и ясли. К 1980 году ситуация улучшилась - уже более 45% детей находилось под опекой детских учреждений, пока их матери работали¹³³.

Помимо этого у работающих женщин существовали еще и проблемы с заболевшими детьми, с летним детским отдыхом, а также проблемы жилья, питания, уборки - т. е. все то, что требовало их домашнего труда. Социалистическое государство, изначально обещавшее женщинам снять с них груз этого труда, не торопилось выполнять свое обещание. Даже в такой относительно благополучной стране, как ГДР, где были созданы наиболее благоприятные для работающих женщин условия, последние должны были расходовать на выполнение домашних работ в семье, состоявшей из четырех человек, 47,5 часов в неделю. По данным Института физиологии в Дортмунде, энергетические затраты домашней хозяйки, применяющей современные технические средства, и рабочего, занятого тяжелым физическим трудом, примерно равны¹³⁴.

В СССР, где всегда существовала "организованная бедность" населения, нужда и перебои во всем, что требуется для жизни семьи¹³⁵, женщины испытывали сверхперегрузки. Особые трудности советского быта были обусловлены помимо прочего еще и задачами строительства социализма в огромной, по преимуществу аграрной стране, в короткий срок ставшей военной сверхдержавой за счет систематического ограбления собственного населения. Над средней советской семьей постоянно витала тень бедности, помноженная на постоянный дефицит абсолютно всех товаров. Чтобы советская семья могла существовать, приходилось работать и мужу и жене, даже при наличии очень маленьких детей. Домашнее хозяйство в основном вела женщина. В итоге ее обычный день складывался из 8 часов работы вне дома, не включая поездок от дома до работы (а в Москве на них приходилось в среднем 1,5 часа) и времени, отведенного на работу по дому. В начале 60-х годов последнее составляло от 6 до 7 часов¹³⁶.

За этими цифрами и фактами скрывался феномен "двойной" нагрузки, типичный для положения женщин, занятых общественным трудом, во всем мире. Бремя этой нагрузки легче там, где благодаря специальным программам хорошо развиты сфера обслуживания и механизация домашнего труда, а также там, где в домашнем труде в равной мере участвуют все члены семьи. К пониманию этого постепенно приходили участники многочисленных дискуссий, охвативших к концу 70-х годов все страны так называемого развитого социализма. Эти дискуссии то вспыхивали, то затухали, а потом снова разгорались с удвоенной силой. В центре обсуждения находились темы о "назначении" каждого из полов, о роли и месте женщины в обществе, о традициях и их влиянии на современную семью. Публицисты призывали "хранить семью", "беречь мужчин". В массовом сознании прочно бытовали стереотипы, сводившие женскую индивидуальность либо исключительно к материнству, либо к роли передовой труженицы. Но и эта роль увязывалась с нуждами и потребностями семьи, ее благом.

И почти никто не говорил о той проблеме, что стояла за всем этим, - о реальных противоречиях, возникающих при реализации принципа свободы и равенства женщин в условиях социалистического общества, о том, как складываются повседневные отношения между женщиной и окружающим миром, когда она выходит в него со своим собственным набором интересов и требований. Но иначе и быть не могло в обществе, где интересы "рода" в лице социалистического государства ставились выше интересов личности - женщины и мужчины. В собственных интересах "род" сохранял за ними традиционное разделение труда: ей - дом, ему - все, что вне дома. Такое разделение труда ущемляло и женские, и мужские интересы. Наиболее прозорливые наблюдатели осмеливались говорить об этом, наталкиваясь на стену общественного непонимания. Так, известный чешский социолог Иво Можни, оценивая характер гендерных отношений в социалистических обществах, отмечал: "Семья гораздо менее доступна мужчине, чем сфера наемного труда женщине"¹³⁷. Это точное и справедливое замечание.

Гораздо менее очевидным был тот факт, что определенные сферы общественного труда оставались практически недоступными для женщины. Речь идет в первую очередь о сфере управления государством. Полное отсутствие женщин там, где принимались реальные политические решения, камуфлировалось широкими декларациями о политическом равенстве женщин и их активном участии в строительстве социализма, а также набором женских лиц в президиумах съездов, официальных собраний, показателями их численности в местных и верховных органах законодательной власти. В официальных речах ссылались на указания В.И. Ленина о том, что "без привлечения женщин к самостоятельному участию не только в политической жизни, но и к постоянной, поголовной общественной службе нечего и говорить не только о социализме, но и о полной и прочной демократии"¹³⁸. И как свидетельство полной и прочной демократии в СССР приводили такие данные: численность женщин - депутатов местных органов власти уже в 1939 году составляла 33,1% от общего числа депутатов, в 1971 году - 45,8%; численность женщин - депутатов Верховного Совета СССР в 1952 году составляла 26%, в 1970 году - 31%¹³⁹. При этом подчеркивалось, что советские женщины широко используют свое право избирать и быть избранными: 99% женщин голосует во время выборов, женщины участвуют в выдвижении кандидатов в депутаты, ведут агитационную работу в их поддержку, сами баллотируются во все органы власти.

Если сравнивать показатели участия советских женщин в жизни общества с соответствующими показателями того времени в странах Запада, то разница будет значительной. Но сопоставлять эти показатели не корректно. Хотя бы потому, что законодательную власть в СССР не выбирали, за нее голосовали - голосовали за того единственного кандидата, которого предварительно отбирали партийные органы. Кроме того, советский парламент никакой реальной властью не обладал, он представлял собой сугубо декоративное учреждение, собираемое время от времени для того, чтобы одобрить уже принятые партийные решения. В такую структуру власти можно было допустить и женщин, допустить без конкурса, по разнарядке в виде специальной квоты, которая менялась по усмотрению властей.

Как же обстояло дело с реальной властью в стране, сосредоточенной в руках коммунистической партии? КПСС, которая считалась сначала "передовым отрядом рабочего класса" (Устав ВКП(б) 1934 года), затем "боевым союзом единомышленников-коммунистов" (Устав 1952 года), наконец, "авангардом советского народа" (Устав 1961 года), насчитывала в своих рядах, по официальным данным, 3 млн женщин. Много это или мало? И в какой мере эти 3 млн коммунисток могли влиять на принятие партийных решений? В общем составе населения в 1966-1967 годах мужчин было 45,8% и женщин - 54,2%; в составе партии - соответственно 79,1 и 20,9; в составе центрального комитета партии - 97,2 и 2,8; в политбюро и секретариате ЦК партии мужчин 100%. Таким образом, в тех органах партии, которые фактически руководили страной, женщин не было. Ничтожно малое количество женщин находилось на руководящих постах в районных, городских, областных комитетах партии, направлявших текущую жизнь страны¹⁴⁰.

Вообще, в любой сфере управления, чем выше была ступень социальной лестницы, тем меньше оказывалось на ней женщин. Скажем, в составе научных работников, числившихся в штате Академии наук СССР, на 1 января 1966 года женщины занимали такие позиции: 51% среди младших научных сотрудников, 23% среди старших научных сотрудников, 8,8% среди академиков и профессоров¹⁴¹. Если взять сферу образования, то среди учителей начальных классов женщины составляли 87%, среди учителей 9-10 классов - 68, среди директоров начальных школ - 74, среди директоров средних школ - 21%¹⁴². В промышленности на 1 декабря 1961 года женщинами были 6% директоров предприятий, 12% начальников цехов, 24% начальников участков, 37% инженеров, 59% техников¹⁴³. Та же картина в сельском хозяйстве. В газете "Известия" за 26 ноября 1967 года в статье "Труд крестьянки" можно было прочитать следующее: "Вспоминаются десятки колхозных бригад, где рядовыми, как правило, женщины, но бригадиром - непременно мужчина". В Российской Федерации в 1965 году среди председателей совхозов женщины составляли немногим более 1%, а среди директоров колхозов - около 2%¹⁴⁴.

Очевидно, что замысел основателя первого социалистического государства В.И. Ленина "научить кухарку управлять государством", "втянуть в политику женщин"¹⁴⁵ оставался нереализованным. Другой руководитель этого государства Н.С. Хрущев в начале 60-х годов, сетуя на то, что среди руководящих работников страны практически не видно женщин, демагогически заявлял: "Выходит, если руководить - тогда мужчины, а когда работать - тогда женщины"¹⁴⁶. Н.С. Хрущев был по сути прав.

Женщины, несмотря на существование массовых общественных организаций, женсоветов и женских комиссий, были отстранены от реального участия в процессе принятия решений. Те структуры власти, что реально разрабатывали внутреннюю и внешнюю политику, были закрыты для женщин. Это была "мужская" политика, которую проводило патерналистское государство. И женщина являлась ее объектом, а не субъектом. С этой точки зрения показательно, например, выступление генерального секретаря ЦК КПСС Л.И. Брежнева на XXV съезде партии, где он говорил: "Партия считает своим долгом проявлять постоянную заботу о женщине, об улучшении ее положения как участницы трудового процесса, матери и воспитательницы детей и хозяйки дома"¹⁴⁷.

Но ведь женщины, вроде бы, и не требовали иной власти, кроме власти матери и жены. Развернувшееся в 60-70-е годы на Западе мощное женское движение, казалось, не коснулось страны Советов. Так только казалось.

Во второй половине 70-х годов на волне правозащитного движения, отчасти под воздействием западного неофеминизма, но в основном как реакция на "советскую эмансипацию", в стране началось возрождение феминизма.

К этому времени женщины были активными участницами правозащитного движения. Они выполняли самую черновую работу - как машинистки, корректоры, переплетчицы; они же выступали с инициативами, новыми идеями. Заметный след в правозащитном движении тех лет оставили Наталья Горбаневская, Людмила Алексеева, Мальва Ланда, Татьяна Ходорович и многие, многие другие. В их числе были и ленинградские правозащитницы Юлия Вознесенская, Татьяна Горичева, Татьяна Мамонова, Наталья Малаховская. Они-то и стали основательницами феминистского направления в правозащитном движении.

В 1979 году в Ленинграде существовало несколько так называемых самиздатских журналов, ориентированных главным образом на проблемы неофициальной культуры и религии. Самыми популярными из них считались журналы "37" и "Часы". Эти журналы с большой неохотой сотрудничали с теми, кто писал на "женские" темы, считая их слишком острыми и злободневными, выпадающими из общей тональности ленинградского самиздата - принципиально-отчужденной, философски-рефлектирующей. Но именно авторы, близкие этим изданиям, - женщины-авторы настаивали на необходимости обращения к "женским" темам. После отказа со стороны редакций они решились основать собственный журнал, посвященный только этим отвергнутым темам. Цель издания - "развенчать миф о беспроблемности женской судьбы в СССР", рассказать как можно больше правды о положении женщин, для того чтобы изменить это положение¹⁴⁸.

Почему именно ленинградки пришли к мысли о необходимости такого издания? Может быть, потому, что в этом городе правозащитное движение было тесно связано с движением против официальной культуры, в котором участвовало много больше женщин, чем в других городах. Недаром тогда говорили о "феминизации" ленинградской культуры. Может быть, потому, что в Ленинграде быт диссидентских семей сильно отличался от московского. Это был город нищеты и неустроенности, где женщина взяла на себя двойное бремя - бремя борьбы за свободу и в то же время повседневные изнуряющие заботы о хлебе насущном. А еще потому, что, как тогда говорили в правозащитных кругах, в Ленинграде невозможно встретить ни одного настоящего мужчины, кроме женщин.

Группа таких настоящих женщин, в которую кроме Ю. Вознесенской, Т. Горичевой, Н. Малаховской, Т. Мамоновой вошли Е. Дорон, Л. Васильева, Г. Григорьева, Н. Лазарева, А. Лауза, Д. Левитина, Н. Лукина, Т. Михайлова, К. Романова, А. Сарибан, С. Соколова, Г. Хамова (позднее к ним подключились и другие), в очень короткий срок уже к концу 1979 года подготовила к печати альманах "Женщины и Россия". Сразу же, практически на выходе альманах был арестован КГБ. Но правозащитницы получили поддержку со стороны западных феминисток и приступили к выпуску другого журнала - "Мария". Вокруг него-то - и под тем же названием - возник первый советский феминистский клуб. Уже в 1981 году вышел в свет первый номер журнала "Мария". Номер открывало обращение "К женщинам России". В обращении говорилось: "Мы на краю гибели: духовной, нравственной, физической. Чудовищная волна нигилизма и отупения сметает все ценности культуры и духа: распадаются семьи, народ утопает в пьянстве, катастрофически растет преступность и снижается рождаемость... Русская женщина страдает в этих условиях не меньше, а больше остальных. Она по-прежнему остается рабой раба, и петля на ее шее затягивается каждый раз вдвое больнее, чем на шее мужчины... Человечество, устремленное на приобретение внешних благ, кончает банкротством, как на Западе, так и на Востоке. Но мы в России сделали еще один шаг: мы попытались ценой кровавой революции достичь справедливости на земле, мы убили Бога, мы замучили миллионы лучших людей и вот теперь пожинаем плоды - обезображена, искромсана наша жизнь, нет в ней света, нет утешения... Если человечество не отвратит свой взор от экспансий и войн, если оно не обратится к попираемым ныне "женским" ценностям, его ждет неминуемый распад и гибель"¹⁴⁹.

Солидный по объему, насыщенный информацией журнал являл собой документальный срез мятущегося женского сознания, ищущего духовную опору в бездуховном пространстве. Поиск шел во всех возможных направлениях - от религиозно-теоретического до конкретно-житейского.

Ленинградские феминистки заявляли о себе как о принципиально "новом демократическом сообществе в действии"¹⁵⁰, о сообществе, которое отрицает любую иерархию и любое подчинение. Именно на иерархии и соподчинении, по их убеждению, покоится здание тоталитаризма - воплощение Зла на земле. Зла, составляющего суть коммунистической системы. Эта система, в их глазах, сильна тем, что проникает во все поры общества, пронизывает повседневные человеческие отношения. Ее метастазы разлагают даже правозащитное движение: "Группы правозащитников и творческие объединения "второй культуры" заражены этой болезнью: жажда лидерства со всеми ее пороками и жажда иметь лидера впереди себя, чтобы было за кем идти, кому слепо подчиняться, нетерпимость ко всякому инакомыслию (и среди инакомыслящих), строгая требовательность к низшим по рангу и полная бесконтрольность и всевластие гегемонов, догматизм и демагогия, - все тот же сон!"¹⁵¹

Группа представляла себя еще и как "феминистическое содружество", близкое западному феминистскому движению и одновременно отличное от него. Близость - в ориентации на "женские" ценности ненасилия и созидания. Отличие - в ином отношении к мужчинам: "Мы не рассматриваем наше движение как антимужское, мы не испытываем ненависти к другому полу. Но гермафродитизм как средство формирования "государственного человека" мы отрицаем и объявляем ему войну. Рабству большевистского гермафродитизма мы противопоставляем развитие женщины во всей полноте и красоте ее пола. Мы не отрицаем традиционного союза между мужчиной и женщиной, но считаем его реальным только между свободным мужчиной и свободной женщиной"¹⁵².

Итак, журнал "Мария" появился как феминистское, просветительское, правозащитное издание, основанное во имя "религиозного возрождения России как братства на основе христианской любви" и для распространения "альтернативной марксизму христианской культуры". Иначе говоря, журнал одновременно ориентировался на установки феминизма и на духовные ценности православия, считая их символом образ Богородицы - "силы вечно женственной, надмирной и милосердной".

Такой резкий крен в православную ортодоксию, странный для демократического по сути своей феминизма, сложившегося в борьбе с освященной христианством патриархатной системой, был, конечно, далеко не случаен. Он был инспирирован вульгарно-материалистическими подходами и приемами эмансипации, утвердившимися в официальной политике и культуре советского общества. Но система ценностей, которая противопоставлялась им, базировалась на том же традиционном "архетипе" женского героизма и самопожертвования, только в иной его версии - не социалистической, а православной. Выступая на первой теоретической конференции, организованной редакцией журнала, Т. Горичева говорила: "Несомненно нужно бороться за политические и социальные права женщин, нужно требовать равноправия и равенства, но нельзя забывать, что это равенство может обернуться равенством одинаково бесправных рабов, что никакая социальная революция не освободит женщину, если она одновременно не будет революцией духовной"¹⁵³. В этой революции, по замыслу ленинградских феминисток, женщине суждено сыграть главную роль. Она призвана принести в мир и утвердить в нем женские ценности - способность любить и жертвовать всем ради любви, во имя любви, жить сердцем, а не рассудком. В таком жертвенном самоутверждении они видели путь к освобождению - личностному и общему.

Этот путь предполагал поиск "духовной истины", разоблачение официальной лжи о "труде и быте" советской женщины. Анализируя и описывая реалии этого труда и быта, журнал, единственный в стране, собирает и публикует огромный фактический материал: статьи о разводах и абортах, о положении в детских домах и больницах, о женской бездомности и проституции, наркомании, алкоголизме, инцесте - словом, обо всех проявлениях социального насилия над женщиной. Феминистки Ленинграда были первыми из тех, кто в полный голос заговорил о насилии над женщиной и ее полной беспомощности в советском обществе. Их прогноз был достаточно пессимистическим: "Положение женщины, - говорилось в журнале, - вряд ли может измениться к лучшему: больше пьянства, преступлений, все более адской становится повседневность". На что же надеялись издательницы журнала? "В плане духовного состояния женщины, мы ждем перемен, - заявляли они, - все больше растет в ней чувство внутренней свободы, все сильнее жажда вырваться из прижизненной могилы"¹⁵⁴.

Журнал "Мария" освещал и общеполитические темы. Он писал о роли и месте женщин в правозащитном движении, о глубоком политическом кризисе, охватившем СССР на рубеже 80-х годов. Авторы журнала были в числе тех немногих отчаянно смелых, кто открыто объявил о своем возмущении войной в Афганистане и выразил протест против нее: "Феминистическое движение возглавило протест матерей против войны, одной из главных своих целей оно полагает цель борьбы за мир, разъяснение матерям того факта, чем действительно является война в Афганистане, призыв к ним рвать повестки и предложить своим сыновьям почетную тюрьму вместо позорной смерти солдата-агрессора"¹⁵⁵.

Естественно, что такая позиция вызвала моментальную ответную реакцию властей. За каждой из издательниц пристально следили, их "опекали" круглые сутки. И вскоре после выхода первого номера журнала "Мария" им предложили покинуть страну. Отказ грозил длительным тюремным сроком. Ю. Вознесенская, Т. Горичева, Т. Мамонова, Н. Малаховская выехали из СССР, оставшиеся продолжали сбор материала и подготовку следующих номеров. Несмотря на их усилия, к концу 1982 года журнал "Мария" прекратил свое существование. По свидетельству Н. Малаховской, в самиздате появилось шесть номеров журнала. Три из них при поддержке западных феминисток были изданы за рубежом. И уцелели, дошли до нынешнего читателя. Где находятся остальные три, сказать трудно. Так же трудно, как проследить судьбу оставшихся в России членов клуба "Мария".

Судьба этих первых советских феминисток оказалась трагичной. Едва развернув свою деятельность, они столкнулись не только с гонениями со стороны властей, но и с неприязнью общественного мнения, которое видело в них лишь нелепых, скучных, неженственных неудачниц с несостоявшейся личной жизнью¹⁵⁶.

Между тем, ленинградские феминистки подали пример сопротивления государственно-бюрократической эмансипации, превращавшей женщину в робота, лишенного признаков пола, в некий механизм, запрограммированный на выполнение производственных и воспроизводственных "социальных функций". Они говорили о живых конкретных людях, о повседневной жизни своих соотечественниц, чрезвычайно далекой от мифа о самых свободных и самых равноправных женщинах в мире.

Возрождение феминизма в стране можно считать свидетельством подспудно, несмотря ни на что шедшего процесса эмансипации женщин. Он с трудом пробивался сквозь железобетон официальной мифологии, сквозь навязываемые женщинам роли - "труженицы" и " продолжательницы рода".

Что вызывало этот процесс к жизни? Стремление женщин понять, как существовать в новом для них мире общественного труда, как отстаивать свое человеческое достоинство, как быть полноценным и полноправным человеком, субъектом, а не объектом истории. А вместе с этим, размышления над тем, как совместить работу и домашний труд, воспитание детей и продвижение по службе, как строить новые партнерские отношения с мужем и, наконец, как влиять на процесс принятия решений в обществе, изменять мир, в котором они живут. Это - основа для созревания нового женского сознания, социального сознания пола - единственной гарантии достижения реального равенства и свободы.

Новое женское сознание, возникавшее "из-под глыб" коммунистической идеологии, получало подпитку из источников неофициальной культуры и контркультуры, не исчезавших даже в самые страшные годы сталинского террора, отсюда - обращение к "традиционным" православным ценностям. С другой стороны, его появление по-своему стимулировали короткий период "оттепели", а вслед за ним годы поисков "социализма с человеческим лицом", поставившие вопрос о живом, конкретном человеке в качестве высшей ценности и главном критерии любой социальной системы. Изменились даже приемы официальной идеологии, которая в ответ на эти поиски все чаще стала использовать знаменитую формулу Ш. Фурье: "Расширение прав женщины есть общий принцип всякого социального прогресса". В ответ на это правозащитное женское движение заявило, что реализация равных прав невозможна без реализации равных возможностей. Таким был итог претворения в жизнь принципов свободы и равенства женщин с помощью методов государственного вмешательства в отношения между полами.

Подводя итоги просчетов и достижений этого периода, следует подчеркнуть, что именно женское образование и женский труд, как это ни парадоксально, были не только предпосылками повышения статуса женщины в обществе, но и источником несмотря ни на что продолжавшегося процесса женской эмансипации. Этот процесс, в числе прочих, готовил почву для перехода общества в другое состояние.